Я взрослый ребенок алкоголиков и учусь строить здоровые отношения с собой

Меня зовут Маша, мне 29, и я взрослая дочь алкоголиков. Сейчас я наконец умею говорить о себе эти слова.

Раньше я боялась рассказывать об этом даже близким друзьям, но сейчас научилась принимать этот факт и не стыдиться его.

Много лет я потратила на попытки спасти мать и на отыгрывание в отношениях с молодыми людьми того же сценария, что и с родителями. Расскажу, что помогло мне прервать этот порочный круг и начать спасать не других, а себя.

У меня на книжной полке стоит фотография. 90-е, весна, солнце. Молодые мужчина и женщина в модных джинсах позируют на фоне собора, держась за руки. Солнце отражается в куполах. Это фотография моих родителей. Ее сделали задолго до того, как оба они стали зависимыми от алкоголя.

Выпить мама любила всегда. Нас с сестрой-близняшкой она родила в тридцать, а нашего старшего брата — в 18. Думаю, ей слишком рано пришлось повзрослеть, и она не успела нагуляться.

Она часто брала нас с сестрой в гости — то к тете Тане, то к тете Маше, то к тете Рите. И на этих тусовках всегда был алкоголь. Взрослые на кухне — разговаривают о своем и выпивают. Дети в «зале» — смотрят телевизор и играют. Иногда мы возвращались домой слишком поздно, и случались скандалы. Бабушке, которая с нами жила, не нравились все эти гулянки, и она ругала маму как маленькую девочку.

Так много мать начала пить, когда мы с сестрой уже учились в старших классах. Тогда она жила в Москве — уехала туда на заработки, когда нам с сестрой было лет по десять, потому что в нашем городе на 40 тысяч человек работы не было. Работала мама на ликеро-водочном заводе, и теперь она во всем винит эту работу. А иногда вообще говорит, что ее прокляли.

Но я думаю иначе. Я знаю, что отец мамы, мой покойный дед, был буйным пьяницей: поднимал руку на свою жену, гонялся за ней и своими детьми — моими мамой и дядей — с топором. Я никогда не расспрашивала маму в деталях о ее отношениях с родителями, но у меня почти нет сомнений, что там мощные непроработанные детские травмы.

При этом мамина мать, моя любимая бабуля, — ребенок военного времени. Она была строгой и не особо переживала обо всяких там чувствах. Дети одеты и накормлены — это главное, а что там у них на душе — это уже дело десятое. Я склоняюсь к тому, что маме сильно не хватало любви — родительской и вообще человеческой. И никто никогда не учил ее думать или говорить о своих переживаниях. А вот навык их подавлять, видимо, развился сам собой, и алкоголь с этим помог.

Мама — главный алкоголик в моей жизни, но папа — первый. Разошлись родители со скандалом, когда мы с сестрой только-только начали ходить: как нам рассказывали, папа уже тогда повадился пить и играть на деньги.

Отцу развод дался гораздо тяжелее, чем матери. Он запил еще больше, опустился, все потерял. Почти все мои детские воспоминания о папе связаны с тем, как он приходил к нам пьяный: стучал ночами в дверь, просил денег на бутылку. Постоянной работы у него не было, новой семьи он не завел и жил со своей матерью.

Иногда по дороге из школы мы с сестрой заходили их навестить — и почти всегда заставали его пьяным. Его мать, наша другая бабушка, иногда жаловалась на него — вот, мол, опять буянит.

Одна из таких ситуаций запомнилась в деталях. Мне было лет одиннадцать, и я пыталась вразумить отца, пристыдить его, а он сидел и с виноватым видом кивал. Но, само собой, ничего никогда не менялось. И постепенно во мне крепло ощущение, что просто я не приложила достаточно усилий и что если хорошо постараться, то можно все исправить.

Точно так же, как отца, я хотела исправить маму. Сделать это было непросто: окончив школу, мы с сестрой уехали учиться, а она осталась жить в родном городе. Сейчас я живу в Петербурге, и уже много лет мой основной способ взаимодействия с мамой — разговоры по телефону. И я довольно быстро научилась по первому ее «Алло» понимать, трезвая она или нет.

Раньше, если я слышала, что нет, я пыталась с ней говорить. Сначала мы ругались, а потом, когда она признавала, что пьет, я старалась ее слушать. Хотела понять, что ее мучит, или успокоить, или пожалеть. Нет, мам, мы от тебя не откажемся. Нет, мы тебя не стыдимся. Мы тебя любим и очень хотим, чтобы ты с этим справилась. Не помогало.

Когда я приезжала в родной город, я тоже старалась повлиять на маму. Обычно события развивались по такому сценарию. Когда я только-только приезжала, мама старалась не пить. Потом начинала — выпивала немного, потом еще и еще, пока уже никто не мог делать вид, что все в порядке.

В такие моменты я угрожала: сейчас поменяю билеты и уеду раньше, чем планировала. Однажды я действительно так и сделала. Надеялась, что это может стать для мамы чем-то вроде отрезвляющей пощечины. Но и это не сработало.

Когда оканчивала университет, я впервые начала сомневаться, что могу кого-то спасти. За несколько лет до этого мой отец как-то умудрился выйти в долгую ремиссию — вообще не пил, уехал из нашего крошечного городка на работу в Москву, даже начал немного помогать деньгами. И вот накануне моего дня рождения звонит мама и говорит, что папа умирает: рак легких.

Помню, в тот день я без остановки рыдала несколько часов. Меня впервые всерьез накрыло пониманием, что в таких ситуациях я абсолютно бессильна. И что если папе помочь не получилось, то не получится и маме.

Через полгода отец умер. А еще через пару лет я наконец обратилась к психологу — просто зашла на сайт психологического центра, который посоветовала подруга, и записалась к одной из свободных специалисток на ближайшее время.

Желание пойти к психологу не было связано с алкоголизмом родителей. Наверное, как и многие, на первый сеанс я решилась, когда мне было очень плохо. Не из-за смерти отца и продолжавшей пить мамы, как мне тогда казалось. Поводом послужили странные и мучительные отношения с молодым человеком. Иногда он ненадолго появлялся в моей жизни, а потом исчезал, зная, что я подожду. Эти непонятные отношения — наездами, наскоками — продолжались больше двух лет и сильно меня вымотали.

Первое время сеансы с психологом были еженедельно, потом, когда стало спокойнее, я начала ходить раз в две недели. Она ненамного старше меня, поэтому нет ощущения, что я маленькая девочка. Мы на равных, и это дает возможность постепенно подбираться к самым чувствительным темам. Например, с другим психологом, с которым я некоторое время встречалась, мне было очень сложно говорить о сексе. Ей было под сорок, и я чувствовала себя неловко. Это тоже из семьи — у нас дома этой темы просто не существовало, поэтому я привыкла, что обсуждать такие вещи можно только с подружками.

На сеансах мы не делаем ничего особенного — никаких упражнений. Мы просто разговариваем, она внимательно меня слушает и задает вопросы, которые помогают мне заметить что-то важное. А иногда — это бывает редко — она может что-то вскользь сказать о себе. Например, как я поняла, у нее тоже кто-то пил или пьет, а еще она работала с зависимыми и созависимыми людьми. Думаю, она неспроста об этом упоминала — наверное, хочет дать понять: я знаю, о чем вы говорите, и действительно вас понимаю. В том числе поэтому я вижу в ней не только специалиста, но и человека, который поймет и не осудит.

Встречи с психологом запустили важный процесс — я начала вспоминать и переживать разные болезненные моменты из прошлого, в первую очередь, конечно, из детства. И довольно быстро пришел инсайт: мои отношения с молодым человеком по своей сути были очень похожи на отношения с мамой.

Довольно обычным явлением для наших с ним отношений было то, что он сутками игнорировал мои сообщения или без предупреждения не приходил на встречи. Это вызывало приступы дичайшей тревоги — такие, что я могла только проверять телефон и спать. Я ложилась до семи вечера и спала по 11—12 часов. Отвечая на вопрос психолога, были ли в моей жизни похожие ситуации и ощущения, я моментально вспомнила маму.

Мама часто ссорилась со своей матерью, моей любимой бабушкой, с которой мы жили вместе. И самыми громкими и мучительными для меня были их ссоры после того, как мама уходила куда-то вечером одна, а возвращалась под утро. Дело было не в том, что она приходила пьяная, — нет, она была трезвая. Просто уходила она без предупреждения и отключала телефон. В итоге мы с сестрой, а потому и бабушка, не спали полночи, представляли самое плохое — авария? Нападение? Несчастный случай? — плакали и прислушивались к шагам на лестнице.

Точно так же тот молодой человек регулярно пропадал, а я сидела и ждала. И прощала — так же, как маму.

Сейчас эта параллель кажется очевидной, но тогда я удивилась. Чем больше об этом думала, тем больше находила сходств. Он же не может не вернуться? Мама всегда возвращалась, надо просто подождать. Затем выяснить отношения — обязательно будет драма, истерики, манипуляции на чувстве вины. Так же с детства я пыталась влиять на маму. Привычная и понятная схема. Когда я лучше ее рассмотрела, мне удалось отпустить человека, который сам по себе оказался для меня не таким уж ценным.

К разговорам о маме мы с психологом подбирались потихоньку. Сначала о ее алкоголизме я упоминала вскользь. Во-первых, все это стало обычной частью моей жизни, и я полагала — ошибочно, — что более-менее смирилась с существующим положением дел. А во-вторых, я не видела смысла в том, чтобы обсуждать эти проблемы. Наверное, если упрощать, можно сказать, что я находилась в отрицании.

Кроме того, эту тему всегда сопровождало мощное чувство стыда. Просто за то, что все вот так. Потому мы и не обсуждали алкоголизм матери с сестрой или другими членами семьи. Потому я никогда не упоминала о нем в беседах с друзьями — даже самыми близкими. Или говорила, например, не «алкоголизм», а «проблемы в семье».

Я боялась осуждения, избегала жалости. А главное — не хотела предавать маму. Не хотела мешать ей сохранять иллюзию того, что все нормально. Это чувство до сих пор иногда всплывает — например, сейчас, когда мама не пьет, а я пишу этот текст.

Но со временем я решилась обстоятельно обсудить алкоголизм мамы с психологом. И поняла: многое, что я думала о себе, неправда. Мне казалось, что я настолько привыкла быть сама по себе, что давно перестала нуждаться в близких отношениях с матерью, в каких-то проявлениях любви с ее стороны. Но как выяснилось, это не так. На самом деле я все еще этого хочу, просто не могу получить. На одном из сеансов я честно себе в этом призналась и ощутила огромную боль. Вспомнила один из немногочисленных моментов, когда чувствовала себя любимой маминой дочкой, и неожиданно для самой себя расплакалась.

То же самое было, когда я как-то после работы включила себе кино — старый советский фильм «Мужики!». Там главный герой приезжает в родное село и выясняет, что у него, оказывается, есть дочь. Она осталась без мамы, и он забирает ее с собой в город — вместе с двумя ее маленькими братьями от других отцов. Заботится о них и учится их любить. Меня в тот вечер просто прорвало — несколько часов я истерично рыдала, не понимая, что со мной. Я чувствовала, что я такая же, как эти дети-сироты, только у них в итоге все закончилось хорошо.

Мне казалось — и сейчас иногда кажется, — что меня никто никогда не любил и не будет. Ну, кто же сможет, если родная мать не смогла и выбрала бутылку?

Но мой психолог учит меня не определять свое будущее, опираясь исключительно на предыдущий опыт. Она помогает мне не упускать из виду и ценить собственные достижения, доверять своим чувствам и замечать их. Помогает мне признать за собой право испытывать боль, обиду, гнев, право иногда быть несчастной и не спрашивать с себя слишком много. И как ни странно, это ведет к тому, что я становлюсь спокойнее и даже счастливее.

Пару лет назад я начала ходить на группы ВДА — это сокращенное название программы «Взрослые дети алкоголиков». Этот формат работает по всему миру — так же, как, например, «Анонимные алкоголики». Кстати, удивительно, что в Петербурге так много групп ВДА. Они собираются почти каждый день — в разное время, в разных районах, онлайн. Это некоммерческая история, прийти может любой желающий.

Помню, в первое посещение меня поразила откровенность некоторых участников. Никаких эвфемизмов, никакого сглаживания острых углов. Одна из участниц начала плакать в самом начале встречи. Казалось, для людей это настолько безопасный и комфортный формат взаимодействия, что они разрешают себе то, на что не всегда готовы в обычной жизни.

Сперва этот формат скорее озадачил меня, чем понравился. Особенно странным показалось то, что участники говорили о боге. Так что, несмотря на сильное впечатление от первой встречи, я решила сделать паузу и надолго забросила группы.

Но летом прошлого года появилось желание попробовать еще, и на этот раз я начала понимать, почему многие с благодарностью отзываются об этой программе. Для них это возможность в любой день недели получить поддержку от людей, которые находятся в похожей ситуации.

На собраниях ты получаешь возможность узнать чужие истории. У всех участников всегда есть право высказаться или задать тему. Кто-то говорит слишком много, а кто-то молчит. Люди встречаются, делятся друг с другом своими чувствами, инсайтами, наблюдениями. Переживают то, что не пережили когда-то. Плачут, шутят, смеются, учатся доверять, а в ответ получают заинтересованность, уважение, эмпатию.

Для меня это мощнейший посыл: смотри, нас таких очень много. Мы все разные, хотя у нас похожие проблемы. Мы учимся с ними жить, иногда это получается, иногда не очень. Да, наши мамы и папы зависимы от алкоголя, но это не значит, что мы хуже или что мы в чем-то виноваты.

Основная цель участников групп ВДА — пройти 12 шагов, проработав важные травмы и обиды, чтобы выздороветь. С этим помогают спонсоры — более опытные участники. Им можно звонить и писать, если нужно, они всегда выслушают. Но я пока не начала эту работу — я просто хожу на встречи, чтобы послушать других и, возможно, что-то понять про себя.

В сообществе ВДА принято считать, что есть 14 особенностей, характерных для взрослых, которые вышли из алкогольных или других дисфункциональных семей. Список этих особенностей составили основатели сообщества еще в 70-х годах. Надо сказать, почти каждая из них действительно есть во мне — или была — в той или иной степени.

Особенности взрослых детей алкоголиков следующие:

1. Мы ушли в изоляцию и стали бояться людей и властных фигур.
2. Мы постоянно ищем одобрение и потеряли себя в этом поиске.
3. Мы боимся разгневанных людей и любых критических замечаний в свой адрес.
4. Мы стали алкоголиками либо вступили в брак с алкоголиками, либо все вместе; либо нашли другую зависимую личность, например трудоголика, чтобы удовлетворить свою болезненную потребность в покинутости.
5. Мы занимаем позицию жертвы, и эта черта определяет наши любовные и дружеские отношения.
6. Мы слишком ответственны, нам проще заниматься проблемами других, чем решать свои; это позволяет не замечать собственные недостатки.
7. Мы испытываем чувство вины, когда защищаем себя, а не уступаем другим.
8. Мы стали зависимы от эмоционального возбуждения.
9. Мы путаем любовь с жалостью и склонны «любить» людей, которых можем «жалеть» и «спасать».
10. Мы запрятали вглубь себя чувства из травмирующего детства и утратили способность испытывать или выражать их, потому что это причиняет слишком сильную боль.
11. Мы сурово осуждаем себя, у нас не развито чувство собственного достоинства.
12. Мы зависимые личности — мы панически боимся быть брошенными и делаем все, чтобы удержать отношения, лишь бы не испытывать болезненное чувство покинутости, доставшееся нам от жизни с нездоровыми людьми, которые никогда не были эмоционально с нами.
13. Алкоголизм — семейная болезнь; мы стали пара-алкоголиками и переняли все признаки этой болезни, даже если не употребляли спиртное.
14. Пара-алкоголики скорее реагируют, чем действуют.

Зависимых от алкоголя среди ВДА действительно очень много. Почти на каждой встрече группы есть кто-то, кто пришел в сообщество «Взрослых детей» из «Анонимных алкоголиков». Их я обычно слушаю с особенным интересом. Это, как правило, люди с очень непростой жизнью, которые, казалось бы, вынесли себе приговор, но затем как-то нашли в себе силы его обжаловать. Может, такие истории дают мне надежду.

Сама я не пью, потому что уже пару лет сижу на таблетках — лечу диагностированное психиатром тревожное расстройство. Но так было не всегда. Лет с двадцати и до двадцати пяти я пила довольно часто, причем предпочитала делать это одна. Пила в основном вино или пиво.

Я особо не размышляла об этом этапе своей жизни и не хочу делать громких выводов. Помню только, что иногда это помогало мне на что-то решиться, почувствовать себя живой — или заглушить тревогу и быстрее уснуть.

Постепенно я взрослела, и пить хотелось реже. А когда начала курс лечения от тревожного-депрессивного расстройства, совсем отказалась от алкоголя. И, думаю, сейчас я близка к другой крайности — к тому, чтобы начать всего этого бояться и не разрешать себе даже пары бокалов вкусного вина в компании подруг. Даже если хочется.

У моей сестры та же история. Она, правда, пока не отказалась от алкоголя полностью. Но я вижу, что, когда выпьет, она может себя за это винить. Меня такое немного пугает.

Помимо сложных отношений с алкоголем, многим в сообществе также знакомо вечное ожидание подвоха. У кого-то даже развивается обсессивно-компульсивное расстройство — придумываешь себе ритуалы, которые якобы помогут избежать чего-то плохого. Скажем, срыва близкого человека или момента, когда тебя бросят. Много тех, у кого пьют мужья или жены. Много людей с тревогой и депрессией.

В то же время у каждого свои представления о том, как с этим быть. Я, например, не стремлюсь к тому, чтобы полностью побороть каждую из перечисленных особенностей и стать абсолютно другим человеком.

Сеансы с психологом и группы ВДА помогли мне выйти из отрицания и почти избавили от стыда. Не просто на словах — я по-настоящему все это прочувствовала. Раньше я со скепсисом относилась к утверждениям, будто человек может просто взять и отключить тяжелые воспоминания или заблюрить самую неприглядную часть реальности, продолжая тем не менее чувствовать, что что-то не так. Но именно это делала и я. А откровенные беседы с людьми, которые не осуждают и сочувствуют, сделали так, что нечто тяжелое и размытое обрело форму — и от этого стало чуть менее страшным.

Раньше я никому и никогда не рассказывала, что мама пьет: было очень стыдно. Да и сама я долго себе в этом не признавалась — в том, что все настолько плохо. Но теперь я это признаю, учусь не скрывать от других, не стыдиться говорить об этом.

Я начинала рассказывать об алкоголизме мамы очень аккуратно. Видя реакцию близких друзей, понимала, что зря боялась. Люди относятся к таким вещам с пониманием, очень деликатно. По крайней мере, те люди, которыми я себя окружила. Без навязчивого сочувствия, но не равнодушно.

Со временем я настолько вошла во вкус, что перестала стесняться говорить об алкоголизме матери даже в кругу не самых близких людей. Не изливать душу, а просто упомянуть, если того требует контекст. Привыкаю называть вещи своими именами.

Мысль о болезни моих родителей, особенно мамы, всегда будет для меня тяжелой. Иногда это чувство сильнее, иногда утихает. Но цель работы над собой не в том, чтобы оно ушло. Я понимаю это каждый раз, когда смотрю на ту самую фотографию, где мама с отцом молодые и красивые. Даже это доказательство того, что они были другими, что они были счастливы, приносит больше боли, чем умиротворения или чего-то похожего.

Я учусь с этим жить и уже не пытаюсь спасти маму. Но продолжаю верить в нее. Правда, чем чаще мама уходит в запои, тем сложнее это делать. Как и поддерживать с ней связь — и мне, и сестре.

Мама, когда выпьет, становится другим человеком. Вся злоба и ненависть, которая копится, пока она держится, по пьяни в утроенном объеме лезет наружу. Она просто растворяется в жалости к себе, злится на весь мир, обвиняет нас с сестрой в том, что мы ее бросили, придумывает всякие небылицы про других людей, буквально на пустом месте начинает ссоры. В такие моменты с ней разговаривать невозможно. И теперь, когда она пьет, я блокирую ее везде, где только можно.

После запоя мать сама выходит на связь — через отчима. Просит прощения, обещает, что это в последний раз. Иногда настолько убедительно, что ей и правда хочется верить. И я возобновляю общение с гораздо большей готовностью, чем сестра.

Но в последнее время запои происходят слишком часто, и дистанция между нами увеличивается. Маме стыдно, что она пьет, и она избегает этой темы. А мы с сестрой не можем постоянно говорить с ней о погоде или о том, что мы ели. Это ее главные вопросы — и еще «Как на работе?» Когда мама трезвая, она звонит каждый день вечером и спрашивает об этом.

Последний раз я виделась с мамой год назад — тогда она не пила несколько месяцев. Она обо мне заботилась, готовила вкусную еду. В общем, мы жили вполне мирно, смотрели кино, разговаривали. Мне было интересно послушать ее воспоминания — о молодости, о бабушке, о моем папе. Я вспоминаю те дни с теплотой — и тоской. Когда мама трезвая, с ней хорошо.

Прошлой осенью я собиралась поехать в родной город, чтобы побыть с мамой в годовщину смерти бабушки, ее мамы. Где-то за неделю до моего приезда она сорвалась, и я сдала билеты. Она обещала с собой «что-нибудь сделать». Упрекала, что мы с сестрой неблагодарные, она же всю жизнь работала ради нас. Пугала тем, что однажды мы приедем «к гробу». Потом, когда пришла в себя, просила прощения и говорила, что даже не помнит всех этих слов.

Но в феврале повторилось то же самое. Я снова сдала билеты за пару дней до отъезда и опять выслушала о себе много интересного. Я понимаю, что все эти слова она произносит, когда не особо ясно соображает. В то же время все это копится, и прощать становится сложнее. Озлобленность матери — самый тяжелый для меня побочный эффект ее алкоголизма. Поэтому я от нее отгородилась. Я дозирую наше общение и сама решаю, когда с ней встречаться.

Отказываться от нее я не хочу. Это страшно, но я понимаю, что конец маминой жизни может быть очень печальным. Она сильно подорвала свое здоровье, она себя уничтожает, и смотреть на это невыносимо. Когда я была маленькой, мама была для меня самой лучшей, я гордилась тем, какая она красивая и модная, я так ее любила. И пусть потом все изменилось и мы стали, по сути, почти чужими людьми, я никогда не смогу от нее отвернуться. Если есть силы, я готова ее поддержать, напомнить — ей есть ради кого бороться.

Закончить хочу словами, которые произносят в начале и в конце каждого собрания «Взрослых детей алкоголиков»:

• «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличить одно от другого».