«В России ученые слишком долго получали копейки»: сколько зарабатывает научный сотрудник

Т⁠—⁠Ж продолжает рассказывать о профессиях читателей и доходах, которые они приносят.

Сергей уже девять лет проводит исследования в области паразитологии, сейчас одна из его целей — создать грибок-убийцу для насекомых-вредителей. Его оклад — всего 25 000 ₽, но на деле он получает в несколько раз больше. Сергей рассказал о том, как стать идеальным кандидатом на получение гранта, обязательно ли учиться за границей, чтобы быть успешным, и чем все-таки занимаются сотрудники НИИ.

В школе у меня проблем ни с техническими, ни с гуманитарными дисциплинами не возникало, слабым местом были только иностранные языки и русский. Кроме того, с первого класса я учился игре на скрипке. О будущем серьезно задумался в десятом классе, перебрал множество вариантов, но каждый раз меня что-то отталкивало. Рассматривал профессию врача, но решил, что для меня это слишком сложно: все вокруг говорили, как тяжело учиться в медицинских вузах и какая там серьезная нагрузка. Еще мне не хотелось нести ответственность за чужие жизнь и здоровье. Вторым вариантом была карьера скрипача в оркестре, от него я тоже отказался: мне нравилось выражать себя через музыку, но не хотелось превращать ее в рутину. Думал уйти в сторону программирования — правда, работу в этой области абсолютно не представлял. Мне казалось, что достаточно поступить в какой-нибудь физико-математический вуз, а дальше можно разобраться уже во время учебы. От этой идеи я отказался, так как все-таки не чувствовал себя настолько уверенно в нужных дисциплинах.

В какой-то момент я вдруг задумался о биологии, которая мне всегда давалась очень легко, и никаких аргументов против не нашлось. Родители готовы были принять любое мое решение; когда я определился, они предложили мне поговорить с их знакомыми, чья работа связана с биологией, расспросить их о перспективах. Это очень помогло. Я бросил музыкальную школу — на тот момент уже получил от нее все что мог, — записался на подготовительные курсы при университете, через год благополучно сдал ЕГЭ и поступил на биофак СПбГУ, который казался мне самым престижным петербургским вузом, где можно получить качественное биологическое образование. Кроме того, выпускники этого факультета отзывались о нем очень хорошо.

При поступлении я довольно смутно представлял, чем отличаются разные специальности в биологии. Сначала мне хотелось стать специалистом в области биомедицины, заниматься болезнями человека, было наивное желание изобрести супертерапию от рака, побороть ВИЧ и так далее. Еще мне казалось, что, если научная карьера не сложится, всегда можно пойти преподавать биологию в школе.

Чтобы определиться со своими интересами, понадобилось два года учебы в университете. Больше всего мне понравилась кафедра зоологии беспозвоночных: еще на дне открытых дверей говорили, что она одна из лучших на факультете по уровню научной работы. Очень впечатляли и все курсы, которые у нас читали преподаватели этой кафедры. А наиболее интригующей специальностью мне показалась паразитология. Объяснить широкому кругу читателей ее привлекательность довольно сложно, но я попробую. Меня в первую очередь восхищает то, как паразиты развивались в процессе эволюции. Если максимально упростить, любой живой организм эволюционирует под воздействием окружающей среды, а для паразита средой становится его хозяин, и это заставляет его эволюционировать совершенно по-особенному, отлично от свободноживущих организмов.

Университетское образование дает два ключевых момента, без которых сложно начать карьеру в науке. Первый — это база актуальных биологических знаний, без нее любая современная биологическая статья превращается в набор слов, значения половины из них ты не знаешь. Второй — это формирование биологического мышления. Именно университетское образование учит смотреть на любое живое существо комплексно и на разных уровнях, воспринимая его и как совокупность генов, и как набор молекул, которые они кодируют, и как результат эволюционного пути. Конкретные навыки же студенты скорее получают при работе в лаборатории.

В конце второго курса я подошел к заведующему кафедрой с просьбой помочь найти научные группы, подходящие под мои интересы. Научная группа — это коллектив ученых, работающих над определенной темой под началом одного человека. Сегодня научное сообщество в основном состоит из таких групп, ученых-одиночек практически нет. Состав и размер группы может варьироваться. Бывает, что это один человек со студентом, а бывает, что и два десятка сотрудников: руководитель, ученые разного уровня, инженеры, лаборанты. Для студентов нет требования работать в группе, но, так как без этого подготовить научную работу для защиты диплома очень сложно, почти все вливаются в какой-то коллектив. Группы бывают в составе кафедры, а бывают и за ее пределами.

Последнее — как раз мой случай: в сентябре 2011 года я впервые поехал в НИИ защиты растений, знакомиться со своим будущим научным руководителем. Под его началом я работаю и сейчас. Коллектив я выбрал потому, что он занимался молекулярно-паразитологическими исследованиями, которые меня заинтересовали.

Первый год я приезжал в лабораторию 1—2 раза в неделю на 3—5 часов. Сначала просто осваивал различные методики по следующему принципу: следил за действиями обучающего меня коллеги, потом повторял все под его присмотром и наконец делал сам, показывал ему только результат. Затем вместе с одним из будущих коллег провел небольшую экспериментальную работу, на основании которой успешно защитил курсовую.

На второй год меня устроили на полставки лаборанта-исследователя. Я работал примерно по 3—7 часов 2—3 дня в неделю. Никакого графика и обязанностей у меня не было: по сути, я просто готовил научную работу для защиты диплома и мне за это немного доплачивали. Оклад у меня был минимальный, что-то типа 4000 ₽ в месяц после вычета налогов.

Затем я поступил в магистратуру — на программу «паразитология» в рамках своей кафедры. Все больше времени проводил на работе, и мои доходы существенно выросли. Оклад оставался крохотным, но появились вознаграждения по грантам, которые мне выплачивал мой руководитель или кто-то из коллег. Кроме того, к этому моменту у меня уже вышло несколько научных статей, что позволило претендовать на повышенную стипендию, а также на премии за научные достижения. В свой выпускной год я зарабатывал в месяц примерно 35 000 ₽. Это позволило мне наконец полностью себя обеспечивать. Все непотраченное я старался откладывать, и к окончанию университета накопил около 100 000 ₽.

Если проходишь конкурс, все расходы оплачивают организаторы. Минимальные требования для этого — английский не ниже Intermediate, высокие оценки и умение демонстрировать мотивацию. К сожалению, я свой ужасный уровень языка подтянул только к окончанию магистратуры и впервые подал заявку на участие в выпускном году. Большая часть школ была уже недоступна, так как они набирали только студентов бакалавриата. Тем не менее я прошел в двухнедельную школу по паразитологии и инфекционным заболеваниям в Берлине и на трехмесячную стажировку в лаборатории Гейдельбергского университета, который специализируется на изучении малярии.

В поездке я овладел несколькими новыми методиками, например работой с культивированием такого опасного для человека паразита, как малярийный плазмодий. Это занятие требовало абсолютно новых, непривычных мне правил стерильности и безопасности, и стажировка научила меня работать в таких условиях. Главное же, что я привез из поездки, — это понимание того, как вообще работает наука за рубежом. Еще я осознал, что по своему уровню знаний не уступаю среднестатистическому PhD студенту в Германии и вполне могу сам претендовать на эту позицию.

После возвращения в Петербург мне пришлось заново устраиваться в НИИ защиты растений, поскольку трудовой договор был только на время учебы. Разницы в окладе между ставками там почти не было, и мне предложили первую из освободившихся — «ведущий агроном». Оклад после вычетов составлял около 11 000 ₽, зато все друзья ухахатывались, что я, не имея ни малейшего представления о сельском хозяйстве, стал агрономом. Мои доходы упали и составляли около 30 000 ₽: повышение оклада и начисления по грантам не перебивали отсутствие стипендий. Жил я скромно, по возможности откладывал, но подушку больше чем на 3—4 месяца, накопить не получалось.

Я решил набрать экспериментальных данных для публикации статьи в хорошем международном журнале, повысить уровень английского и сдать один из международных экзаменов. Этого, как я считал, достаточно, чтобы претендовать на позицию PhD в каком-нибудь европейском университете или НИИ высокого уровня по моей специальности. При этом уезжать навсегда я не хотел: мне слишком нравится мой город. Просто, по моему ощущению, в России выдающие гранты фонды учитывают степень PhD престижных зарубежных университетов, их обладателям проще получить финансирование проекта. Так что я хотел максимизировать свои шансы.

Через год выполнил обе задачи: сдал TOEFL на приемлемый балл и стал первым автором в хорошей международной статье. Порядок авторов тут важен: над экспериментальной публикацией обычно работает коллектив, первым в списке ставят того, кто сделал больше всего работы руками, последним — руководителя. Соответственно, если ты первый автор — значит, точно значительно поучаствовал, а не примазался.

Я подал заявку на конкурс PhD позиций с хорошей стипендией, его проводила та же организация, что и летнюю школу в Берлине. Дошел до финального этапа отбора, но место мне не дали. Когда пришел отказ, в Российском фонде фундаментальных исследований как раз стартовал конкурс грантов для молодых ученых, и я начал готовить на него собственный проект: он изучал взаимодействие пчел с их паразитами на молекулярном уровне. Я решил, что если не выиграю грант, то постараюсь все же поступить в аспирантуру европейского университета. Если же мой проект поддержат — останусь в России еще на пару лет, наберусь опыта и научных достижений и попробую поступить по окончании проекта.

В 2018 году случилось сразу несколько важных событий. Во-первых, я выиграл конкурс и получил свой первый собственный грант. Во-вторых, мой руководитель впервые выиграл грант Российского научного фонда, размер которого в разы превышал все, что нашей группе удавалось выигрывать до этого. И наконец, власти провели переоценку работы всех НИИ, наш институт попал в высшую категорию, и его финансирование резко увеличилось: появились надбавки за результаты научной деятельности, в первую очередь за публикации. В итоге мой доход вырос в несколько раз. За степенью я решил не ездить, поскольку теперь мне больше не нужно конкурировать с лучшими умами России за нормальный заработок. Достаточно просто добросовестно трудиться и публиковаться в качественных международных изданиях.

Я биохимик и молекулярный биолог, работаю преимущественно с паразитами насекомых. Свою карьеру я начинал с чисто фундаментальной науки: например, изучал молекулы, которые микроскопические паразиты выделяют в своего хозяина, чтобы блокировать его клеточные защитные реакции. Объясню предметно: клетки кишечника насекомого могут совершить суицид, если они заражены паразитом, чтобы предотвратить его размножение и спасти организм. Этот процесс запускается сложным сигнальным каскадом: одна молекула воздействует на другую, та — на третью и так далее. И вот некоторые паразиты научились вбрасывать в клетку, где они живут, специальные молекулы, которые выбивают из этого каскада кирпичик, в результате процесс самоуничтожения клетки не запускается и паразит успешно выживает и размножается.

Сейчас все мои проекты в той или иной степени прикладные. Например, цель одного из них — создать новый эффективный биопестицид: генетически модифицировать грибок, который заражает вредных для сельского хозяйства насекомых, сделать так, чтобы он заражал их эффективнее и убивал быстрее. Насколько успешно это начинание, мы узнаем через год-два: первые серьезные результаты редко появляются раньше. Если нам удастся создать препарат, эффективно работающий в лаборатории, затем его будут ждать дальнейшие исследования, приближенные к его реальному использованию, их проводят уже другие люди. Широкое применение любого пестицида влияет на экосистему, как и любое масштабное действие в сельском хозяйстве. В нашем случае необходимо, чтобы негативное влияние, если таковое обнаружится, было меньше, чем у современных химических пестицидов.

Вообще, разделение науки на фундаментальную и прикладную довольно формально, четкую границу можно провести не всегда. Для фундаментальной науки процесс познания — это самоцель, к ней относятся исследования, направленные на получение новых знаний о человеке, окружающем мире и так далее. При этом часто эти знания в итоге применяются на практике. В качестве примера приведу изучение бактерий, живущих в горячих источниках. Они нигде больше не встречаются, на человека никак не влияют, и, казалось бы, исследовать их нет смысла. Но именно из них была выделена особая молекула — термостабильная ДНК-полимераза, которая позволяет эффективно проводить реакцию ПЦР, известную теперь всему миру благодаря пандемии коронавирусной инфекции. Без этой реакции диагностика множества заболеваний была бы в разы труднее, а половина современных молекулярно-биологических исследований бы невозможна.

Свою работу за последние пару лет я бы разделил на следующие составляющие.

55% моего времени занимает непосредственно экспериментальная работа в лаборатории. Я планирую и провожу эксперименты, анализирую их результаты.

20% времени уходит на чтение и написание научных статей, проектов, отчетов по грантам и прочее. Какие бы открытия ты ни совершил, они не имеют никакого значения, пока о них не станет известно научной общественности. Умение грамотно представлять итоги своей работы в виде публикаций очень пригодится ученому. В магистратуре даже был спецкурс по выбору, но я на него не ходил: к тому моменту я уже публиковался и считал, что хорошо справляюсь сам. Как мне кажется, важнее всего в этом деле практика. Мне в том числе помогло мое хобби: я писал статьи на биологическую тематику в Википедии. Считаю, что это очень эффективный и полезный способ доносить научные знания до людей. Если бы каждый ученый заглянул в статьи, которые близки его специализации, и привел их в порядок, ресурс стал бы в разы информативнее и актуальнее. Но увы, очень немногие коллеги этим занимаются, катастрофически не хватает времени: я и сам последний раз что-то писал в Вики больше трех лет назад. Но это был полезный опыт: там тоже есть свое околонаучное сообщество, многие правили мои статьи, давали рекомендации, что помогало мне расти. Сейчас я с большим удовольствием занимаюсь научным «писательством».

Кроме публикации экспериментальных данных я также иногда пишу обзорные статьи, в которых анализирую и компилирую информацию по выбранной теме из большого числа источников. Я знаю множество ученых моего возраста или младше, чей уровень знаний и навыки во многом превосходят мои, но вот практикующих написание научных обзоров — почти никого. Это умение очень ценится в научном сообществе: для отчетов по проектам, грантам или госзаданиям нужно представлять определенное количество публикаций. И обзорная статья в таких ситуациях оценивается абсолютно так же, как экспериментальная, важен только уровень научного издания, в котором она опубликована.

Статьи в хороших журналах напрямую влияют на научную карьеру. Чем выше уровень издания, тем более значимые и сложные исследования там публикуются. Если твоя группа попадает в самые топовые журналы типа Nature или Science, то вы, скорее всего, сможете выиграть практически любой грант, на который подадите свой проект, ведь проверяющие будут уверены, что до этого вы работали на максимально высоком уровне и сейчас от вас можно ждать того же.

В России система грантов работает так: некая организация — чаще фонд, но, бывает, и просто частная компания — устраивает конкурс научных проектов, на лучшие из которых выделяется финансирование. В моей области в последние годы большую часть таких конкурсов проводят Российский фонд фундаментальных исследований и Российский научный фонд.

Будущий руководитель проекта подает заявку на конкурс, в ней он описывает научную проблему, которой будет посвящен проект, аргументирует, почему она актуальна, предлагает методику ее решения и так далее. Еще он указывает исполнителей, которые будут работать над проектом, и каждый из них подтверждает свое участие. На конкурсах встречаются разные требования к руководителю и исполнителям, но обычно ключевой фактор — наличие у них публикаций по выбранной теме, их количество и качество. На самые популярные конкурсы приходят десятки тысяч заявок, поддержку получают в среднем около 5—15%. Деньги фонд перечисляет научной организации, где работает руководитель гранта. Она забирает себе 10—15% суммы на сопроводительные расходы — работу бухгалтерии и прочее. Остальным распоряжается руководитель.

Первый собственный грант я получил на маленький проект, рассчитанный на два года, кроме меня над ним работала еще одна моя коллега, размер финансирования был 500 000 ₽ в год. Мой руководитель сейчас занимается проектом, который поддержал Российский научный фонд. Он длится уже четвертый год, и на него ежегодно выделяется 6 миллионов рублей.

Из полученных денег руководитель выплачивает себе и исполнителям зарплату, закупает оборудование и расходные материалы. Еще с грантов оплачиваются поездки в экспедиции и на конференции. Раньше на зарплату разрешалось тратить лишь небольшую часть гранта, но в последнее время ситуация изменилась: теперь фонды не имеют ничего против больших расходов на зарплаты, главное, чтобы выполнялись прописанные в заявке обязательства. Мы, например, тратим примерно треть суммы на зарплаты, треть — на оборудование и треть — на расходные материалы и поездки.

Распределение средств может зависеть от источника финансирования и организации, в которой реализуется грант. Например, правила Российского научного фонда сейчас ограничивают процент, который может получить один член коллектива, и обязывают руководителя выплачивать определенный процент ученым до 35 лет. Я сталкивался только с вариантом, когда руководитель проекта сам решает, сколько кому платить.

Каждый год руководитель проекта обязан представлять в фонд отчет о проделанной работе: указывать, что уже выполнено, насколько это соответствует плану, какие результаты получены. Еще коллектив должен регулярно публиковать определенное количество статей по проекту, в которых указано, что исследования проведены при поддержке фонда. По ним в основном и оценивается успешность проекта. Каждый год фонд решает, стоит ли продолжать финансирование.

20% моего времени тратится на работу завхоза, менеджера по закупкам и лаборанта. Так сложилось, что в нашей группе именно я занимаюсь организацией кладовой, знаю, что и где лежит, куда можно пристроить несколько новых коробок с чашками Петри и так далее. Еще я помогаю шефу с закупкой всех расходных материалов и нового оборудования. Кроме того, участвую в подготовке всего необходимого для экспериментов: например, готовлю питательную среду для бактерий, стерилизую различную посуду. Моя квалификация для такой работы избыточна, хотя, безусловно, какие-то тонкости и тут нужно знать: понимать, что в целом происходит в лаборатории, чего каждому сотруднику будет не хватать в ближайшей перспективе. В Европе обычно эти задачи выполняют отдельные сотрудники — так называемые технишены, люди со средним специальным образованием, работающие годами в одной и той же лаборатории на постоянной ставке. Получают такие специалисты на удивление хорошо, больше, чем любой аспирант. В России такую работу часто выполняют сами ученые. Но я не жалуюсь, мне нравится, что можно отвлечься от более сложных задач.

5% времени трачу на все остальное, включая обучение новых сотрудников и поездки на конференции. На конференциях я бываю редко, примерно раз в год. Отчасти это связано с тем, что мой шеф считает их пустой тратой времени и неохотно выделяет деньги. Так что ездил я только по России и всегда сам искал варианты либо ориентировался на рекомендации коллег. Основная задача конференций, по моему мнению, — потусоваться в реальной жизни с учеными своей области из других городов или стран, попытаться обсудить общие проблемы, договориться о коллаборациях. Кроме того, это отличный повод попутешествовать и приятно провести время: вечером после официальной части почти всегда можно найти хорошую компанию коллег, чтобы как следует покутить.

За все время моей работы в лаборатории у нас на стажировке или подработке были пятеро студентов, их обучением занимались все сотрудники, но я, наверное, уделял этому чуть больше времени, чем коллеги. Обычно первые несколько месяцев мы знакомим человека с нашими методиками, если ему все нравится, то предлагаем участвовать в работе по проекту. Из пяти студентов в лаборатории закрепились двое: первый уже давно полноценный научный сотрудник, а вторая пришла к нам в этом году и некоторые задачи по работе выполняет уже почти самостоятельно.

Главный плюс работы для меня — это непредсказуемость. Ты постоянно сталкиваешься с самыми неожиданными результатами, что заставляет с нетерпением ждать завершения любого эксперимента. Даже если проект не очень интересен, во время работы над ним тебя ждет столько сюрпризов, что сам процесс невероятно увлекает, а конечная цель становится уже не такой важной.

Второй плюс для меня — это свободный график. Работу ученого-экспериментатора невозможно уложить в стандартную пятидневку, 80% ученых из моего круга работают без привязки к конкретному времени. Необходимость в более фиксированном графике возникает только у тех, кто начинает помимо науки заниматься и административной работой.

Эти особенности определяют два важных качества, которыми должен обладать ученый-экспериментатор. Первое — это умение планировать. Особенно это необходимо при работе сразу над несколькими проектами. Почти все эксперименты невозможно провести за один сеанс, в них всегда возникают перерывы, когда что-то происходит само собой, без участия ученого. Чтобы быть эффективным, нужно вести сразу несколько экспериментов, в перерывах в одном ставить другие или заниматься чем-нибудь еще полезным. Поэтому распорядок дня нужно составлять заранее. Тут никаких специальных техник я не использую, просто периодически вписываю в тетрадочку планы и задачи на ближайшее время.

Второе качество, которым должен обладать научный сотрудник, — это стрессоустойчивость и умение справляться с неудачами. Непредсказуемость науки — это не только ее плюс, но и огромный минус. Любой ученый постоянно сталкивается с тем, что эксперимент идет совсем не так, как бы он хотел, или же опыт просто не получается.

У меня каких-то сокрушительных провалов не случалось, но был момент, когда почти полгода работы в итоге не дали никаких результатов, хотя вероятность ошибки была ничтожной, все на каждом этапе перепроверялось миллион раз. Ни я, ни шеф, ни коллеги так и не смогли понять, почему так вышло. Совсем не унывать в таких ситуациях не получается, однако я не очень эмоциональный человек, и мне это помогает. Несколько дней отпуска, переключение на другую работу — и я снова в строю.

С 2012 года я работаю во Всероссийском НИИ защиты растений в городе Пушкине на окраине Санкт-Петербурга. Это довольно крупный научно-исследовательский сельскохозяйственный институт, в котором работает не одна сотня сотрудников в различных лабораториях и над самыми разными темами: от иммунитета растений до эволюции паразитов насекомых.

Если говорить упрощенно, задача любого НИИ — заполнять пробелы в знаниях человечества об окружающем мире. Некоторые организации также разрабатывают какие-то новые препараты или приборы, которые могут пригодиться людям. Но с внедрением этих «изобретений» бывают проблемы: например, если речь идет о сельском хозяйстве, многие потенциально полезные вещи так и остаются пылиться в виде статей или патентов.

В последние годы наш институт — довольно привлекательное место работы. Он попал в число лучших сельскохозяйственных НИИ по наукометрическим показателям, основной фактор тут — публикации сотрудников, их количество и уровень. Это позволяет институту получать относительно хорошее государственное финансирование, по крайней мере по российским меркам.

В нашей лаборатории работают две научные группы, они обе в основном занимаются паразитами насекомых. При этом моя группа больше работает с молекулами, а с насекомыми как таковыми — редко. Вторая, наоборот, более зоологическая, они занимаются непосредственно насекомыми и их паразитами. Мы часто сотрудничаем и дополняем исследования друг друга.

У каждой группы есть основное помещение с оборудованием и рабочими местами сотрудников. Еще есть мультифункциональная комната — одновременно офис, столовая и помещение для выращивания некоторых насекомых и микроскопирования; инсектарий; комната для шумного оборудования; бокс — для работы с культурами клеток, которые особо требовательны к стерильности; кладовая и виварий — место, где живут лабораторные животные. В современной науке без экспериментов над животными, к сожалению, не обойтись.

Часто нам подходят обычные кормовые мыши, я их заказываю в зоомагазине для рептилий. Но их недостаток в том, что они могут быть разными, а если для эксперимента нужны одинаковые и предсказуемые особи, мы заказываем специальных лабораторных животных из четко выведенных линий. Само собой, это выходит гораздо дороже. У меня особых моральных дилемм по поводу экспериментов над животными никогда не было. Но когда работа требует именно убийства мышей — бывает, нам нужна вся кровь мыши или ее селезенка, — это меня тяготит довольно сильно, несмотря на то, что все происходит гуманно: мышь усыпляется и ничего не чувствует. Поэтому я по возможности спихиваю этот этап работы на своего коллегу — он заядлый охотник, с убийством животных у него проблем нет.

В моей группе пять человек, включая заведующего лабораторией. Коллектив у нас очень дружный, всех своих коллег я ценю и уважаю. Каждый сотрудник берет на себя какую-то часть общего проекта. В основном мы работаем независимо друг от друга, а руководитель группы или ответственный за конкретный проект объединяет наши результаты в общие статьи и отчеты. Мы часто помогаем друг другу: бывает, кто-то хочет взять выходной, но его эксперимент не закончен, на него нужно потратить еще четверть часа на следующий день. Такие небольшие задачи всегда подхватывают коллеги, и человеку не приходится приходить ради минутного дела.

Из минусов института я бы назвал охранников, которые постоянно норовят закрыть его пораньше и добиваются официального сокращения времени работы. Несколько лет назад можно было спокойно трудиться до 23:00, а сейчас здание официально закрывается в 20:00, и каждый уход с работы после 20:30 сопровождается руганью с охраной. Ее нанял другой НИИ, с которым мы делим здание, поэтому наш директор не может толком повлиять на ситуацию.

Я занят 4—6 дней в неделю, причем, например, могу работать в воскресенье и отдыхать в среду. Я ярко выраженная сова, и мой график смещен во вторую половину дня. Обычно мы с руководителем обсуждаем задачи на ближайшее время, а берусь я за них, когда мне удобно. По ходу работы мы с ним постоянно созваниваемся или списываемся, обсуждаем возникающие нюансы, так что он всегда в курсе того, чем я занят. Если руководитель увидит, что кто-то ничего толком не делает, то он просто перестанет платить этому человеку по своим грантам, не включит его в статью — и в следующем году тот не получит надбавку. А высшее руководство оценивает нас в первую очередь по публикациям и патентам: для каждой ставки определен минимум на три года, не пройдешь аттестацию — могут понизить в должности или уволить. Но на практике я с таким не сталкивался.

Основные дедлайны в нашей группе — это сроки отчетов по работе лаборатории и по грантам. К определенным датам мы должны выполнить поставленные задачи, опубликовать нужное количество статей. Большая часть отчетов обычно принимается перед Новым годом, поэтому конец осени и начало зимы — самые авральные месяцы для нашего коллектива.

Чаще всего я просыпаюсь еще до звонка будильника около 11:00—11:30. Примерно в 12 встаю, делаю что-нибудь по дому, например мою вчерашнюю посуду, завтракаю, иногда делаю небольшую зарядку. С конца 2015 года я живу в Пушкине, в трех с половиной километрах от института, и почти всегда добираюсь до работы и обратно на велосипеде. По пути чаще всего заезжаю в привокзальную столовую и покупаю себе обед. Еда там вполне обычная столовская, а порции очень щедрые. Чаще всего беру контейнер супа на целых 700 миллилитров — соляночку, например, и пару пирожков, выходит чуть больше 150 ₽. Иногда могу заменить суп на жаркое, запеченную курочку с пюрешкой — это уже лакшери получается, 200—250 ₽. Но все равно гораздо эффективнее, чем готовить каждый день самому.

В лабораторию приезжаю около 13:30 и сразу же принимаюсь за наиболее срочную работу, ставлю эксперименты, которые иногда могут идти до конца дня без моего участия: например, сначала ты 20 минут готовишь штаммы бактерий для культивации, а потом их нужно инкубировать ровно пять часов, то есть пять часов эксперимент идет сам по себе. Окно я трачу на задачи, которые укладываются в эти временные рамки.

Обычно первый сеанс работы у меня занимает час-два, затем 20—30 минут уходит на обед. После перерыва я могу на пару часов засесть за очередную статью или проект или же продолжить экспериментальную работу. Чаще всего именно в середине дня я снимаю различные опыты, поставленные в предыдущий день, появляются новые результаты, которые необходимо зафиксировать и обдумать. Если есть что-то интересное, тут же обсуждаю это с шефом.

Пару раз в неделю трачу середину своего рабочего дня на лаборантско-завхозские задачи.

В 18—19 часов обычно второй раз обедаю и иду заканчивать все дела, снимаю или прерываю эксперименты, ставлю их на завтра и так далее. В конце дня всегда записываю в свой лабораторный журнал отчет о проделанном и ухожу домой около 20:00.

Дома я обычно еще какое-то время думаю о работе, стараюсь составить план на завтрашний день. Бывает, что рабочие мысли занимают меня надолго, это начинает утомлять, а близкие жалуются, что я перестаю с ними нормально общаться на любые отвлеченные темы. Так что стараюсь себя переключать: занимаюсь домашними делами, залипаю в «Ютуб», играю в компьютерные игры, иногда пью пиво. Ложусь обычно около двух часов ночи, но засыпаю всю жизнь с большим трудом, еще час-полтора ворочаюсь.

По такому расписанию проходит около 30—40% моих рабочих дней. В остальных случаях день может быть далек от идеального распорядка и длиться от 2 до 12 часов. Иногда я прихожу на работу с похмельем и трачу первый час на то, чтобы сообразить, а что я вообще тут делаю. Бывает, что в середине рабочего дня проходит интересная мне киберспортивная трансляция, тогда я выгадываю себе перерыв на пару часов и прямо на работе наслаждаюсь матчем и болею за любимую команду. Когда нужно активно что-то писать, могу несколько дней работать из дома.

Иногда в моей жизни бывают периоды падения мотивации, когда любая работа кажется скучной и унылой. У меня такие перемены ни с чем не связаны, они просто время от времени происходят: невозможно 100% времени быть одинаково активным и радостным, это абсолютно нормально. Главное, чтобы спады мотивации и деятельности не превращались в настоящую депрессию. В такие дни я могу проваляться в кровати до обеда, приходить в лабораторию и откровенно бездельничать, работать спустя рукава и даже перестать заполнять лабораторный журнал, что вообще страшный грех для ученого. К счастью, за каждым спадом у меня всегда начинается подъем, и я с новыми силами и энтузиазмом вновь берусь за дело.

В свой официальный отпуск я почти всегда работаю. Мне нравится отдыхать небольшими отрезками: пару раз в год уезжаю в недельные путешествия, еще пару раз устраиваю себе передышку покороче. Если оформлять это официально, придется каждый раз заранее бегать в отдел кадров, подписывать бумажки. Мне это неудобно, проще договориться напрямую с руководителем, а формальный отпуск ставить на условный июль и не обращать на него внимания. Обычно выходит, что отдыхаю я меньше положенных 28 дней. Часто работаю и в праздничные дни — например, в этом году был занят почти все майские праздники. Никаких срочных задач на тот момент не было, просто хотелось поработать, а отдохнуть я решил в конце весны в Калининграде — и цены на билеты и проживание ниже, и отдыхающих меньше.

Если для моей работы требуются мыши или кролики, я сам занимаюсь их содержанием, кормлением и прочим. Однажды, когда на моем попечении было несколько мышей, мне нужно было ненадолго уехать, и я попросил одного из своих тогдашних коллег — он был еще студентом — покормить их в мое отсутствие. Я показал ему, что и как нужно делать, но, к сожалению, этого оказалось недостаточно, и мой коллега все дни сыпал мышам вместо корма спрессованный наполнитель из опилок. Когда я вернулся, в одной из клеток обе мыши уже умерли голодной смертью, но вот во второй было пусто: ее жители умудрились забраться на высокий контейнер, вскрыть дверцу и выбраться наружу. Нашел я их внутри коробки с кормом, уплетающих его за обе щеки.

Купил новых мышей на замену им и погибшим, а героев выпустил на свободу в полях за институтом.

Последние 3—4 года мне не приходится искать подработки, они сами меня находят. Берусь я за них, только если работа не срочная и вписывается в мой график.

Обычно ко мне обращаются знакомые ученые, когда им нужно применить какой-то метод, которым они сами не владеют или который не применяется в их лаборатории: например, он требует использования лабораторных животных, которых они не могут содержать. Если я сам использую эту методику, то без проблем могу взять несколько лишних проб со стороны или докупить несколько лишних мышей для чужой работы. Обычно у меня бывает 2—3 таких эксперимента за год, на них уходит совсем немного времени. За каждый я получаю от 10 до 25 тысяч рублей.

Моя зарплата в институте складывается из большого числа составляющих, и подсчитать доход за месяц можно только в конце года. Ежемесячно я получаю только оклад за ставку научного сотрудника. Основную же часть составляет надбавка за результаты научной деятельности, которая сейчас выплачивается ежеквартально, а также начисления с грантов, которые могут приходить когда угодно. Надбавка рассчитывается по балльной системе по результатам двух предыдущих лет. Большую часть баллов сотрудникам приносят научные публикации, их ценность очень разнится. За статью в обычном российском журнале положено в 40 раз меньше баллов, чем за публикацию в ведущем международном научном издании.

Еще учитываются патенты и защищенные под руководством сотрудника квалификационные работы: бакалаврские, магистерские, кандидатские.

Я не вижу проблемы в том, что некоторые ученые работают исключительно ради баллов, их результаты не станут от этого менее значимыми. Конечно, это приводит к тому, что зачастую такие сотрудники стараются как-то хитро дробить информацию, чтобы опубликовать побольше хороших статей. Но это гораздо лучше чем платить фиксированную ставку просто за проведенное на работе время, что совсем ни к чему не стимулирует. Я сам после введения балльной системы однозначно стал работать больше. К тому же не могу представить, как эффективнее оценивать труд ученых.

За последние два года мой доход несколько раз менялся. В 2019 году я руководил двумя проектами, а также участвовал в двух грантах своего руководителя, поэтому заработок тогда у меня был максимальный. В 2020 году оба моих проекта закончились, да и баллов за результаты работы я должен был получить чуть меньше, но как раз в этот момент всем молодым сотрудникам решили повысить коэффициент при расчете надбавки — такая мера поддержки действует пять лет после окончания магистратуры. Так что доход в 2020 году стал неожиданно выше, чем в предыдущем. В нынешнем году мои доходы должны несколько упасть, повышенного коэффициента мне больше не положено: после магистратуры прошло пять лет, да и из грантов остался только один большой проект моего руководителя.

Насколько я могу судить, моя зарплата однозначно выше средней для ученого моей квалификации в России. На то есть несколько причин. Мне повезло работать в институте, который получает больше финансирования, чем многие другие НИИ. У моего коллектива талантливый руководитель, который успешно выигрывает гранты, в том числе и довольно крупные. Кроме того, у меня нет проблем с написанием статей и проектов, именно они приносят мне большую часть дохода. К сожалению, в НИИ пониже «рангом» и во многих университетах зарплата ученых все еще очень низкая, особенно, как мне кажется, это проявляется в регионах.

Работники нашего института получают очень разные суммы. На надбавки за результаты работы претендуют только научные сотрудники, а это не больше половины штата. Не все из них работают стахановскими темпами, есть те, кто к окладу 20 000—25 000 ₽ получает лишь минимальную надбавку — 5—10 тысяч. Верхний потолок для зарплаты ученого у нас в институте мне неизвестен, однако можно предположить, что это 250—350 тысяч в месяц. Но такую зарплату получают не больше трех человек. Кроме научных сотрудников в институте работают инженеры, агрономы, лаборанты — им тоже положены какие-то надбавки, но гораздо менее значительные. О точных суммах зарплат я не в курсе, но думаю, что в среднем они получают 40—50 тысяч рублей в месяц.

Я считаю, что получаю достаточно, в том числе и с перспективой будущего содержания семьи. Еще для меня очень ценно, что мой доход напрямую зависит от того, сколько времени и сил я вкладываю в работу. Ну а главный минус — полная зависимость зарплаты от государственного финансирования науки и, соответственно, отсутствие уверенности в «завтрашнем дне». В России ученые слишком долго получали копейки, и поэтому сложно не думать о том, что нынешняя достойная зарплата — это временно и все вернется на круги своя.

Надеюсь, до этого момента я успею накопить значительную сумму, чтобы была возможность работать и за низкую плату, просто себе в удовольствие. Если не выйдет, есть и другой вариант: многие мои друзья-биологи ушли в биотехнологические или биомедицинские компании, занимаются продажами или рутинным лабораторным тестированием. Это не слишком весело, но позволит получать сносную зарплату — около 50 000 ₽ в месяц с возможностью роста до 80 000—100 000 ₽.

Еще я сдаю комнату в коммуналке в центре Питера, она досталась мне по наследству от отца, доход делим пополам с мамой. Еще есть кэшбэк и проценты по депозитам. Все вместе сейчас приносит чуть больше 15 000 ₽ в месяц.

Можно легко перечислить вещи, которые я не мог себе позволить, когда жил от зарплаты до зарплаты, и могу — сейчас. В первую очередь это путешествия. Раньше все мои поездки были связаны с учебой или с командировками по работе. Теперь я каждый год стараюсь хотя бы по разу съездить куда-нибудь отдохнуть с мамой и девушкой. К сожалению, пандемия нарушила мои планы на 2020 год, но до этого за два года я успел побывать в Чехии, Венгрии, Германии, Финляндии, Эстонии и Беларуси.

Раньше практически всю еду я готовил себе сам, а обед на работу брал с собой в контейнере. Теперь я смог освободить много времени, перейдя на обеды в столовой и доставку еды. Готовлю я в свое удовольствие, когда мне этого хочется, а не когда необходимо. Еще примерно раз в месяц позволяю себе отобедать в хорошем ресторане.

Теперь я не раздумывая вызываю такси, если понимаю, что поездка на общественном транспорте отнимет ощутимо больше времени и сил. Ну и наконец, у меня появилась возможность финансово помогать моей девушке, которая зарабатывает немного и тратит значительную сумму на съем жилья.

На откровенно ненужные и нерациональные покупки я стараюсь тратить не больше 10% дохода. К этой категории относится крафтовое пиво — на него уходит до трети трат в супермаркетах, а также компьютерные игры и внутриигровые покупки в онлайн-проектах.

В остальном я трачу по минимуму. Поездки на работу на велосипеде не стоят ни копейки. На одежду и внешнюю атрибутику мне наплевать, покупаю самые простые вещи на рынках, «Алиэкспрессе», изредка — в других онлайн-магазинах. Когда проверял свои расходы за прошлые годы для этой статьи, с удивлением обнаружил, что последний раз покупал одежду два года назад. Сейчас с большой неохотой осознаю, что пора поменять разваливающиеся кроссовки, в которых хожу уже пятый год. Та же история и с остальными вещами: ношу, пока окончательно не придут в негодность. И с гаджетами: пока мой недорогой китайский смартфон не сломается, менять его не буду. Стричься хожу в недорогой салон, только если совсем обрастаю, — примерно два раза год. В 2020 году впервые пришлось потратить значительную сумму на медицину: возникли внезапные проблемы со здоровьем, с которыми я решил справляться в платных клиниках, чтобы не тратить свое время и нервы на очереди в районной больнице.

Если нужно купить что-то домой из мебели или техники, могу подобрать подходящие варианты и в течение пары месяцев поглядывать на цены на разных маркетплейсах. Очень часто удается поймать какую-нибудь скидку или акцию. В супермаркетах товары длительного хранения, такие как чай или замороженные полуфабрикаты, стараюсь покупать впрок и только по скидкам. Пассивно экономлю за счет кэшбэка.

Моя главная финансовая цель в последние годы — это покупка собственного жилья, где я бы смог образовать семью со своей девушкой. Мы встречаемся уже много лет, но никогда не жили вместе. По натуре мы оба ярко выраженные одиночки, нам абсолютно комфортно общаться через мессенджеры и видеться пару раз в неделю. Но все же к 30 годам начинаешь потихоньку задумываться о детях, а для этого уже нужно строить совместный быт. Квартира, где я живу сейчас, принадлежит моей маме, и она частенько приезжает туда отдохнуть на выходные, поэтому съехаться там нет возможности.

Я хочу двушку или трешку в Пушкине, недалеко от железнодорожной станции, чтобы моя девушка могла добираться на работу на электричке, а я мог ездить в институт на велосипеде или ходить пешком. Не первый этаж, в нормальном состоянии, чтобы если и делать ремонт, то он бы не затянулся на века. Такой вариант сейчас может стоить от 5,5 млн рублей.

Несколько лет назад не стало моего отца, я получил в наследство хорошую комнату в коммуналке в центре Питера. Я решил продать ее, накопить необходимую сумму и без ипотеки купить квартиру. Денег на самую скромную хрущевку мне хватало еще в прошлом году, но я решил повременить, подкопить, чтобы взять вариант получше. Это оказалось большой ошибкой: за последний год вторичка в подходящих мне местах подорожала на 15—20%. Все накопленное за это время в итоге просто пойдет на то, чтобы нивелировать рост цены. Пару месяцев назад я решил, что тянуть больше нет смысла, нанял агента для продажи комнаты и покупки квартиры. Сейчас процесс в самом разгаре, надеюсь, к концу лета я таки стану владельцем подходящего мне жилья.

Поэтому нужно будет восстанавливать подушку безопасности, чтобы хватало минимум на два года скромной жизни и была возможность без проблем содержать семью, если у нас появятся дети. Я думаю о сумме от одного до полутора миллионов рублей.

Если в будущем удачно сложатся обстоятельства, я бы еще хотел купить личный автомобиль. Раньше машины меня совершенно не интересовали, да и в повседневной жизни мне своя никогда не требовалась. Но пару лет назад в моей голове вдруг что-то переключилось, я увлекся автомобильной тематикой и понял, что хочу когда-нибудь себе такую игрушку. По моему мнению, в большом городе набор из такси, каршеринга и общественного транспорта ощутимо выгоднее личного авто. Но если забыть о здравом смысле и воспринимать машину просто как штуку, от владения которой ты получаешь удовольствие, то вполне можно и приобрести, когда все насущные финансовые цели уже реализованы.

Я вполне доволен своей профессией и доходом, но при возможности, конечно, буду стараться развиваться дальше.

Один из путей увеличения заработка — это защита кандидатской диссертации. Так как после университета я планировал получать степень за рубежом, по поводу аспирантуры и темы для кандидатской я не заморачивался, просто работал над самыми разными проектами. Поэтому сейчас для того, чтобы получить степень, мне нужно будет пройти множество всяких заморочек и формальностей, на которые очень не хочется тратить время. По-хорошему надо перестать откладывать это дело: для получивших степень до 35 лет ученых сейчас предусмотрено немало бонусов, нужно успеть этим воспользоваться. Например, существуют гранты и государственные премии, заявку на которые могут подать только кандидаты до 35 лет, конкуренция там низкая, а суммы высокие.

О дальнейших перспективах задумываюсь редко. Пока что мне кажется, что моих нервов и сил хватит еще лет на 20—25 занятия наукой, после чего я хотел бы посвятить себя преподавательской деятельности в университете.