«Я научилась принимать свою особенность»: 3 истории о жизни и учебе с дислексией

Дислексия, дисграфия и дискалькулия — нейробиологические особенности, при которых человеку трудно читать, писать или считать, но при этом его интеллект не нарушен.

Причины возникновения этих особенностей неясны, но могут быть связаны с наследственностью. В России, как правило, дислексию диагностируют в начальной школе, когда ребенок осваивает навыки чтения, письма и счета. Вместе с тем часто на эту особенность не обращают внимания, списывая трудности на лень или невнимательность.

Мы поговорили с тремя читательницами Т⁠—⁠Ж о том, как они узнали, что у них дислексия, как эта особенность повлияла на их учебу в школе, университете и как сейчас отражается на повседневной жизни.

О себе. У меня дислексия и дисграфия. Я с трудом справляюсь с написанием и чтением больших текстов, пропускаю слова в предложениях, не замечаю грамматические и пунктуационные ошибки — например, меняю местами «бкуыв» в словах. У меня сложные и запутанные отношения с текстом, даже написание этого материала я откладывала два месяца.

Когда я была маленькой, мама всегда читала мне перед сном бесконечное число сказок, книги Астрид Линдгрен, мои любимые «Хроники Нарнии» Клайва Льюиса, повесть «Хоббит, или Туда и обратно» Толкина. Эта традиция была одной из самых важных, мы относились к ней с особым трепетом. Некоторые фразочки из прочитанных тогда книг цитируем до сих пор.

Мне очень нравились истории. Детское воображение само рисовало сцены, я сопереживала героям и любила обсуждать сюжетные повороты с мамой. Тогда книги казались интереснее мультиков и фильмов, всегда не терпелось поскорее услышать следующую главу. Услышать, а не прочитать самой — ключевой момент.

Мама пыталась научить меня читать до школы, но я знаю об этом только по рассказам. Видимо, ее попытки были мягкими, ненасильственными. В памяти осталась лишь моя любовь к рассматриванию детских книг с картинками — совершенно не помню в них текста.

Как дислексия влияла на учебу в школе и вузе. Все изменилось, когда я попала в школу — сначала в подготовительный класс, а потом и в первый. Это была самая обычная образовательная школа, без углубленок и тематических направлений, рассчитанная на среднего ребенка без особых амбиций. Моя жизнь превратилась в маленький персонализированный детский ад.

Я была скромным, нежным и старательным ребенком. Мне было важно одобрение взрослых, было важно быть хорошей, а хорошие девочки — отличницы, со всем справляются с легкостью и при этом всегда в приподнятом настроении. Я же в школе на уроках родной речи цепенела. Любое, даже самое простое упражнение давалось мне с большим трудом. Это не вязалось с моим представлением об успехе.

Меня всегда учили, что знания — сила, а если чего-то не понимаешь — просто плохо стараешься или недостаточно интересуешься. У меня же учиться совершенно не выходило. Точнее, мне не давались предметы, где нужно было контактировать с буквами. Спасали цифры — с ними мы сразу подружились. Математика, а затем алгебра и геометрия давались с легкостью: я обожала решать задачи и примеры, доказывать теоремы, строить графики и выводить красивые решения.

Единственной сложностью в начальной школе были излишне «литературные» задачи, я в них путалась и не понимала, чего от меня хотят. Когда формулировки задач стали сухими и однозначными, без героев, делящих яблоки, я стала успешно с ними справляться.

Особым видом извращенной пытки была техника чтения. Пишу о ней спустя 20 лет, а комок все равно подступает к горлу. Мы читали на время — все еще не понимаю смысла этого упражнения. Но факт остается фактом: я читала медленнее всех. 27 слов в минуту в четвертом классе — мой рекорд, одноклассники читали в три-четыре раза быстрее. На других уроках спасали любознательность и трудолюбие: я правда старалась соответствовать требованиям к учащимся начальной школы.

Мама пыталась помочь: записывала на курсы по скорочтению, водила на кружки, но это не помогало. Никто из взрослых не присмотрелся и не изучил мою особенность. Все просто рекомендовали больше стараться, практиковаться, больше читать и писать. Просто делать больше. Спойлер: так не работает. Сейчас понимаю, насколько это было непедагогично и жестоко по отношению к маленькому ребенку.

Книги стали символом сакрального знания, доступ к которым я получала, проходя через часы мучения. В средней школе уже не было соревнований по чтению на скорость, зато появились толстенные произведения, вызывающие у меня самые отчаянные чувства. Появился и первый человек, который со строгостью и терпением отнесся к моим антиспособностям, — учительница по русскому и литературе. Она просто была со мной справедлива: я получала свою заслуженную тройку по русскому языку — диктанты давались мне особенно тяжело — и пятерку по литературе.

Как так выходило? Во мне сочетались полная безграмотность и умение запоминать и анализировать тексты. Я читала медленно, но с интересом, запоминала все мельчайшие подробности и с легкостью препарировала текст. Нас учили думать, высказывать свое мнение и писать сочинения, а я это дело обожала. Всего лишь нужно было потерпеть во время чтения и написания текста.

Если сочинения были в качестве домашнего задания, я всегда отдавала их на «корректуру»: кто-то из взрослых читал мои тексты в черновике и исправлял грамматические ошибки, а я потом переписывала на чистовик. Такой помощью пользуюсь всю жизнь, всегда прошу перепроверить свежим взглядом мой текст. И этот тоже.

Я просто не успевала подготовиться к урокам и стала искать обходные пути. Сначала были книги с готовыми домашними заданиями по литературе и бесконечное число кратких содержаний, но такие форматы меня быстро перестали устраивать. Авторы пересказов упускали важные детали, теряли мысли — из-за этого мои сочинения становились бездушными и неинтересными. Я переключилась на фильмы, пыталась находить аудиокниги и лекции. Оказалось, что я великолепно воспринимаю информацию на слух. Снова начала просить маму, подруг и всех, кому доверяла, читать мне вслух.

Неожиданно у меня проявилась какая-то странная любовь к писательству и анализу. Школа начала отправлять мои сочинения на конкурсы, я даже что-то выигрывала. Забавно — подросток, который с трудом справляется с чтением, но при этом прекрасно сочиняет.

Если литература стала для меня одним из любимых предметов, то с русским языком мы так и не смогли подружиться. Учительница порекомендовала просто запомнить все правила и пользоваться ими как формулами — по аналогии с математическими задачами. Поэтому все те «задачи», которые можно решить с помощью языковых теорем, стали мне поддаваться.

В старшей школе, после года усердной подготовки с репетиторами, я успешно сдала ЕГЭ по русскому языку и литературе. Эти экзамены собраны по шаблонам и четким правилам. За школьные годы я научилась справляться с паттернами, поэтому баллы по всем предметам были почти максимальные.

Пока училась в школе, мне не приходило в голову, что все эти мучения — симптомы, а не просто неспособность. Вера взрослым — страшная вещь, я сама была убеждена, что плохо стараюсь, недостаточно учусь. Но перед поступлением в университет случайно наткнулась на какую-то лекцию про типы восприятия информации. Люди с дислексией там были представлены как отдельный тип, имеющий определенные паттерны и сложности в обучении.

После этого я прочитала бесконечное число статей, прошла множество тестов, обращалась к специалистам и находила все больше подтверждений двум вещам: первая — у меня дислексия и дисграфия; вторая — в нашей стране дети с такой особенностью не получают должного внимания и, соответственно, не имеют доступа к специальным программам обучения. Дислексия — не болезнь, от нее нельзя вылечиться, но это особенность, которую нужно учитывать.

В университете градус напряжения резко спал: я училась на дизайнерку. Единственной реальной сложностью оказался экзамен по английскому языку, обязательный в конце второго курса. Это была упрощенная версия IELTS. Моей задачей было набрать минимальное количество баллов, просто чтобы не попасть на пересдачу.

За год до экзамена я наняла репетитора, который целенаправленно готовил меня к тесту. Забавно, что учитель особо не понимал, как со мной работать. Зная свои особенности, я сама направляла учебный процесс: каждый раз формулировала запрос и предлагала варианты усвоения новых тем. За год я научилась писать простейшие тексты и говорить. Экзамен сдала успешно.

Как дислексия проявляется сейчас. Говорят, что дислексия и дисграфия острее видны у детей и с возрастом становятся «легче». Я все ждала, когда моя особенность станет незначительной и перестанет так сильно влиять на жизнь. Но я повзрослела, а проблемы остались: все еще пишу с ошибками, пропускаю буквы в словах, переставляю местами слова в простейших предложениях, читаю медленно и с большим трудом.

При этом у дислексиков часто бывают проблемы с заполнением бланков и документов — у меня же этого нет. Думаю, здесь мою особенность компенсируют природная усидчивость и умение сосредоточиться на рутинных делах, требующих особой точности и внимания.

Но кое-что все же изменилось: я научилась принимать свою особенность, открыто о ней говорить — не как о проблеме, а как о части меня самой, которая имеет много преимуществ.

Единственное, чего жутко стесняюсь, — я совершенно не воспринимаю чужие имена и фамилии, ни на слух, ни на письме. Коверкаю ударения, написание и постоянно ошибаюсь. Всегда очень стыдно из-за этого.

По профессии я дизайнерка и, как бы иронично это ни звучало, некоторое время занималась версткой книг. Мне легко работать с текстом как визуальным массивом, нуждающемся в структурировании и систематизации. И еще я работаю с бесконечным числом редакторов, корректоров и с людьми, для которых текст — основной рабочий инструмент. Может показаться странным, но как раз они спокойнее и снисходительнее всего относятся к ошибкам. Я не испытываю никаких трудностей в коммуникации по рабочим вопросам.

Сейчас почти не пишу тексты от руки, с орфографическими ошибками помогают справляться базовые программы. Я научилась довольно быстро читать про себя, единственное — учитываю усталость и делаю перерывы. Книги для меня — больше не символ недоступного сакрального знания, а просто один из способов получения информации. Не самый удобный, не самый любимый, но все же не запретный.

Именно усталость — основной фактор обострения дислексии. По вечерам после работы я могу начать заговариваться и заикаться, забывать, как пишутся и произносятся простейшие слова. Но я к этому привыкла и просто стараюсь бережно к себе относиться и не перенапрягаться.

Мне бы хотелось, чтобы дислексики были больше представлены в общем информационном поле. Видимость позволяет людям с такими же проблемами, как у меня, находить отклик, поддержку и разделять свой опыт с другими. Чем больше будет рассказано историй, тем меньше детей, возможно, будут себя считать какими-то не такими.

О себе. Я выросла в очень начитанной и образованной семье, но сама читать не любила, у меня не получалось. В детстве ни я, ни родители не осознавали, что это связано с дислексией, — в моей юности никто даже слова такого не знал. Так рождается большой комплекс «ты самый глупый в компании» — особенно когда в окружении много умных людей. Думаешь, что ты какой-то «неправильный».

Как дислексия влияла на учебу в школе и вузе. Я сменила четыре школы и почти везде училась плохо. Отчасти из-за дислексии, отчасти из-за других причин. Практически никто не догадывался о моей особенности: я просто всегда считалась человеком, который адски неграмотно пишет.

Дислексия возникает по разным причинам, в том числе из-за психологических потрясений. Думаю, это мой вариант. Помню, что до пятого класса училась хорошо, но в четвертом родители почему-то перевели меня в другую школу. Примерно в тот момент начала проявляться дислексия.

Подростком я поступила в третью школу и тогда уже плохо писала. Там я окунулась в историю под названием «Анина неграмотность — это очень смешно, давайте посмеемся все вместе». Каждый поход к доске на уроках русского языка превращался в своеобразный walk of shame. Самое страшное — ты пишешь и искренне не понимаешь, в чем ошибка, не видишь ее, не замечаешь, что дублируешь слова или переставляешь буквы.

Любимый пример: слово «мужчина» в моей голове превращалось в «мурчина» — как я его слышала, так и писала. Или как-то раз я написала бессмысленную фразу swimming pool is being pool. Эта проблема преследовала меня до конца школы, поэтому я решила сразу наречься двоечником, чтобы снять с себя ответственность перед образованной семьей и не сойти с ума. Но мне очень помогала лучшая подруга, которая проверяла мои тексты. Кажется, она эксперт по моей дислексии.

В какой-то момент в моей жизни появились переписки во «Вконтакте». Стало еще «веселее», ведь интернет и подростки довольно злые. Появился страх писать что-либо в публичное пространство, страх осуждения и дикая неуверенность в себе. Я с этим справилась и сейчас замечаю, как порой издеваются над подростками с явной дислексией. Искренне им сочувствую: в этом возрасте сложнее обороняться и осознавать, что ты не идиот и не виноват.

Насчет цифр у меня есть интересное наблюдение. В первой школе, где у меня не было проблем с русским, не было их и с математикой, до шестого класса я круто считала. Сейчас я не считаю в голове и с большим трудом взаимодействую с числами. Не знаю, связано ли это с дислексией.

ЕГЭ сдавала для галочки: знала, что по окончании школы уеду учиться в Англию. Тем не менее у меня был великолепный репетитор по русскому языку. Мне казалось, что я очень хорошо подготовилась к ЕГЭ, на экзамене была уверена в себе, но в итоге завалила его, было очень обидно и грустно.

Поступить в зарубежный университет оказалось не так сложно: важнее был мой талант в фотографии, чем грамотность. Я училась на годичной программе в Лондонском университете искусств — University of the Arts London.

Для поступления сдала IELTS на 6,5 балла, что на удивление очень неплохо. Долго к нему готовилась, английским занималась вообще лет с двух. С дислексией изучать другой язык, конечно, сложнее — я приняла тот факт, что порой пишу ахинею, потом много раз ее проверяю и обязательно даю проверить другим. По-другому никак.

В целом экзамены, построенные на паттернах, даже с дислексией сдавать легче — если запомнить алгоритм решения. Хотя в моем случае, если я много раз буду повторять одно и то же слово, оно у меня, наоборот, перемешается по звукам и буквам. Я совсем потеряюсь и перестану понимать, как его написать. Как раз в английском такое происходит довольно часто.

Только в Англии в 17 лет я узнала, что у меня дислексия: после первой же письменной работы мне предложили обратиться к психологу и пройти тест. Когда я рассказала об этом родителям, оказалось, что директора нескольких школ, где я училась, предполагали, что у меня дислексия. К сожалению, тогда она считалась не нарушением, а скорее проявлением лени, мои родители тоже так думали. Хотя в детстве есть возможность скорректировать дислексию, во зрелом возрасте вариант один — научиться жить с ней.

Насколько я знаю, в Англии и США работает госпрограмма для помощи дислексикам: все в курсе, что это такое, всех тестируют. Ребятам с дислексией помогают в университетах: дают больше времени на сдачу работ, выделяют деньги на покупку книг, потому что дислексик может не успеть прочитать книгу из библиотеки за установленное время. На латинице даже разработаны шрифты для дислексиков. В России же дислексия до сих пор не считается особенностью, на которую стоит обращать внимание, — и вообще «с моим ребенком все хорошо, отстаньте».

В английском вузе дислексия мешала несильно. Во-первых, я много работала с фотографией, во-вторых — представьте ощущение, когда тебе наконец сказали, что ты не идиот и с тобой все в порядке. Это сильно ослабило внутреннее напряжение. Так как учеба длилась год, я не получала дополнительного финансирования, зато могла на одну-две недели позже сдавать работы.

Затем я уехала обратно в Москву и поступила в Британскую высшую школу дизайна на бакалаврскую программу по фотографии BA Photography — сейчас, к сожалению, ее закрыли. В Британке учитывают дислексию при поступлении — понадобилась справка. Ее сложно получить: в Англии я о ней не думала, а в России «дислексии не существует». В итоге я пришла к психиатру и сказала: «Дайте мне справку, пожалуйста».

Психиатр провела какие-то тесты и написала мне непонятный документ, но для Британки его оказалось достаточно. При поступлении мне зачли IELTS, который я сдала на полбалла ниже, чем было нужно. Кроме того, разрешили позже остальных сдавать все эссе.

Как дислексия проявляется сейчас. После Британки я занялась продюсированием. Мне повезло: начала работать с лучшей подругой, которая в школьные годы проверяла за мной все тексты, у нас уже была отлаженная схема. На всякий случай я отправляла ей на проверку даже рабочие письма.

Естественно, Т9 и корректоры — наше все. Не знаю, что было бы без них. Стараюсь не писать от руки, потому что совсем страшно становится. В работе с документами поначалу все сложно, а потом привыкаешь к их языку, пусть и перепроверяешь себя. Важный лайфхак: приходя в новый коллектив или на новую работу, лучше всего сразу сообщить о том, что ты дислексик, а не идиот.

Большой босс, как и остальные коллеги, будет лояльнее относиться к тому, что ты можешь прислать что-то странное. Даже если ты PR-директор и пишешь много текстов — это я тоже проходила.

Новые коллеги часто спрашивают, что такое дислексия. Ты всем рассказываешь уже заученный текст: как она у тебя проявляется, почему дислексия считается особенностью, почему ты не можешь выучить все слова на свете и просто грамотно писать и главное — почему это не оправдание твоей лени.

С друзьями правила и границы тоже давно выстроены. Терпеть не могу, когда мне в соцсетях указывают на ошибки или исправляют меня. Понимаю, что такая реакция — последствие моей подростковой травмы, но пока ничего с этим не могу сделать. Поэтому друзья, зная мою просьбу, уважают ее и воздерживаются от комментариев.

Дислексия зачастую связана с СДВГ, предполагаю, что он у меня тоже есть. Я против того, чтобы ставить себе бесконечные диагнозы, хотя послушать подкасты или интервью про СДВГ бывает полезно, потому что в них рассказывают про механики, помогающие в работе.

Например, во время рабочего звонка можно ходить по офису, а если созвон дома — параллельно заниматься спортом, чтобы переключить мозг. Многие делают себе разноуровневое рабочее место, чтобы в процессе работы можно было принимать разные позы.

О себе. Я родилась в очень интересной семье. Родители — звезды советского спорта и весьма образованные люди. Папа — участник пяти олимпиад, профессор, а мама — рекордсменка мира и врач-невропатолог по специальности. Дома мы всегда общались с интеллигентными, воспитанными и образованными людьми: архитекторами, музыкантами, специалистами по международным отношениям.

Сама я с раннего детства занималась большим теннисом и легкой атлетикой. Несмотря на то что я рано узнала буквы и научилась читать, учиться пошла довольно поздно: в начале первого класса мне исполнилось восемь. Повезло, я попала в благоприятную среду: тогда был какой-то экспериментальный запуск ассоциированной школы Юнеско. Училась по ускоренной программе 1—3, то есть начальная школа состояла из первого, второго и третьего классов, а потом мы сразу попадали в пятый.

Из-за каких-то нововведений классы в школе были разделены по программам. Наш класс «А» был гимназическим — с большим количеством дополнительных предметов, МХК, литературы. Каждый день был английский язык, еще учили второму языку. В классе «Б» без дополнительных обременений учились хорошисты, были классы коррекции со специальной облегченной программой.

Вместо оценок по стандартной шкале мы получали баллы. Чтобы получить какую-то отметку в четверти или в году, нужно набрать определенное количество баллов. Делать это у меня получалось прекрасно. После третьего класса было распределение, и я попала в гимназическую группу.

Как дислексия влияла на учебу в школе и вузе. Не могу сказать, что в начальной школе у меня были проблемы. Математика давалась сложнее, это было связано с дискалькулией. На русском я сидела рядом с отличницей — и тоже периодически с ней сверялась: никак не могла усвоить правила русского языка, хотя писала без ошибок. Приспособительная функция у меня высокая, я фантастически списывала. Кроме спорта, я много занималась мелкой моторикой: вязала крючком, спицами, вышивала. Как поняла потом, это хорошая компенсаторная история. Как известно, мелкая моторика хорошо влияет на развитие разных отделов мозга. Поэтому благодаря занятиям моя дислексия была неявной и не перешла в запущенную стадию.

В средней и старшей школе тоже не было гигантских проблем. Ко мне относились по-особенному, потому что я занималась спортом. Я брала много заданий у учителей и выполняла их, когда не ходила в школу, например из-за тренировок. Всегда была в контакте с преподавателями — они это любят. Если что-то было непонятно, спрашивала, можно ли позаниматься дополнительно, и со мной занимались.

Но потом родители перебрались в другой район Москвы, а я осталась жить у бабушки. Они уговаривали меня поменять школу, убеждая, что удастся найти классную в центре и переехать. Я долго зрела, но в седьмом классе все-таки перешла.

Стало понятно: что-то не то. Двойки по алгебре, полный провал по всем предметам. Я попала в очень неблагоприятный класс. Было как в фильмах, где мальчики-хулиганы жутко издеваются над отличницами и ребятами, которые отличаются от других, а учителя орут и бьют линейками по рукам.

На этом фоне стресс зашкаливал, и я не могла сконцентрироваться на заданиях, которые там давали. Плюс в тот год я много болела. Словом, мой седьмой класс — просто пустое место, я была не аттестована почти по всем предметам.

Я сказала маме, что хочу обратно в старую школу. Она ответила: поезжай, поговори с директором. Поехала — директор меня, конечно, брать не хотела из-за ужасных оценок, тем более в гимназический класс. Я пообещала, что все будет по-другому. В итоге меня взяли в восьмой класс, и все восстановилось — благодаря среде, где учителя идут навстречу. Благоприятная обстановка в школе для детей с подобными особенностями — важный аспект, который сильно помогает.

Так как школа была экспериментальная, в конце каждого года нужно было сдать экзамены, чтобы перейти в следующий класс. Они проходили очень тяжело. Как я узнала потом, у меня СДВ, он и не дает сконцентрироваться в стрессовых ситуациях. Зачастую СДВ и СДВГ идут вместе с дислексией, дисграфией и дискалькулией, редко порознь. Вернуть фокус очень сложно, иногда просто невозможно.

Только понимала, что могу читать и перечитывать страницу по несколько раз, притом что я проходила курсы быстрого чтения. Хотя я читала много художественной литературы, не могла сосредоточиться, когда что-то отвлекало, не могла читать в школе, в общественных местах. Я обращала на это внимание, но думала, что это у всех так, списывала все на какие-то звуки.

Со мной все время случались истории: то я заболевала, то меня чудным образом освобождали от экзаменов, то у меня были соревнования, то еще что-то. Мне очень везло. Но к одиннадцатому классу история с математикой была уже такая, что я могла решать задания только по шаблонам. Взять из головы синус с косинусом я не могла, мне нужно было видеть, как это делается на другом примере. Даже зубрежка не помогала — правда, положение дел облегчали дополнительные занятия.

Тем не менее школу я окончила без троек. Хорошо сдала школьные и вузовские экзамены — тогда еще не было ЕГЭ. Но поступить в университет, получить красный диплом, а потом и второй мне помогли черты характера, воспитанные в спорте: организованность, внутренняя собранность. В институте был единственный затык — сдача экзаменов, но с ним я уже справлялась по мере взросления.

Как дислексия проявляется сейчас. У меня трое детей. Когда старшему сыну было 9—10 и он учился в четвертом классе, я заметила, что у него проблемы с почерком и он не понимает, что читает. В то время я еще не знала про дислексию, подумала, что это ерунда, и не связала одно с другим. Потом поняла, что он одарен в математике, но при этом иногда у нас случается такой диалог:

• — Слушай, мам, не могу решить задачу.
  — Давай прочитаем условие, может быть?
  — Нет, я уже прочитал семь раз, не могу решить.
  — Ладно, для себя прочитаю.

Начинаю читать вслух, и он такой: «А, понятно». То есть он читал условие и не понимал смысл. И как-то раз друг семьи спросил, не думаю ли я, что у Дениса дислексия. Я поинтересовалась, что это такое, и начала изучать вопрос. Шел 2014 год, информации на тот момент было мало. Я тогда еще не связывала проблемы сына с собственными.

Все же нашла блестящего специалиста, которая поработала с Денисом. Я глубоко погрузилась в эту тему, разобралась, что кроме СДВГ есть еще дислексия, дисграфия, дискалькулия, — у каждого ребенка свой набор.

Когда дочка училась во втором классе, это был 2019 год, я поняла, что у нее тоже проблемы. Дело осложняется тем, что дислексия проявляется у всех по-разному. Нельзя пойти по проторенной дорожке: то, что работало с моим сыном, не сработает с дочкой, хотя я и отправила ее к тому же специалисту. В то время меня осенило: откуда это, может быть, от меня?

Я прошла диагностику у специалиста, которая работала с моими детьми. Она предупредила: вы только не смущайтесь, что в тесте очень детские задания. Тест я провалила. Выяснилось, что у меня дислексия и дискалькулия, но с помощью компенсации — выше говорила о спорте и мелкой моторике — я научилась с ними прекрасно жить.

Тем не менее проблемы, связанные с дискалькулией, довольно серьезные. Например, я знаю дату рождения человека, но не могу посчитать его возраст, сколько лет назад что-то произошло — это ужас. Сюда же относится все связанное с цифрами. Мне сложно посчитать сдачу в магазине, вести расчеты с деньгами — надо садиться и записывать на бумаге. Подсчитать в уме — без шансов, где-то что-то потеряешь. Если няня задержалась только на час, я могу отправить ей в десять раз больше денег.

Ориентироваться во времени тоже сложно. К примеру, перед полетом трудно рассчитать, во сколько выехать из дома, чтобы не опоздать. Если есть кому делегировать это дело, я делегирую или приезжаю сильно заранее. Поэтому у меня всегда жесткий тайминг, и я в него укладываюсь. В силу характера я очень организованная.

У меня все распланировано, не опаздываю. Человек, который меня не очень хорошо знает, может сказать: «У тебя вообще никаких проблем нет, ты всегда приходишь вовремя». Но это непросто — я проделала много работы. Кроме того, дети тоже сильно организуют. Если вдруг что-то идет не по плану и я вываливаюсь из графика, стрессую: что же делать, как же мне теперь все успеть?

Не так давно я встречалась с женщиной из другого города. У нее СДВГ, а у ее ребенка очень сложный случай с дислексией. Моя знакомая опоздала на 40 минут. Если бы я не знала, что у нее СДВГ, ушла бы. При встрече она сказала: «Я рассчитываю время, но у меня не получается, в Москве это делать еще сложнее, чем в родном городе».

Но еще раз подчеркну: у всех все по-разному. Например, я не могу читать в общественных местах или если дети бегают вокруг, поэтому берусь за книгу, когда все спят. Аудиокниги не слушаю, хотя мне проще взаимодействовать устно. Сложно читать инструкции. Я лучше послушаю рассказ о том, как что-то работает, только бы не читать.

А вот моя дочка инструкцию не воспримет ни письменно, ни устно. В такие моменты надо, чтобы она прыгала или делала колесо, тогда дочь уловит слова. Старший сын справляется с дислексией сам, ему уже 18 лет. Младшему только два — с ним еще ничего не понятно. И когда ты так лавируешь, получается интересная жизнь.