Как у меня обнару­жили редкий тип рака яичника в 18 лет

Моя история началась с планового похода к гинекологу, когда мне было 18 лет.

Врач осмотрел меня и сделал УЗИ, которое показало большую опухоль в районе яичника. Хотя по результатам обследования нельзя было определить, доброкачественная опухоль или злокачественная, было ясно: нужно делать операцию и удалять образование. Только после этого можно будет узнать точный диагноз.

Несмотря на новость, я была на удивление спокойна и сообщила о находке родителям.

Подготовка к операции. Родители нашли для меня лучших хирургов-гинекологов — в Центральном военном клиническом госпитале им. Вишневского в Москве. Врачи склонялись к тому, что это дермоидная киста, то есть доброкачественное новообразование, поэтому я не волновалась.

Перед операцией я сдала стандартные анализы и прошла обследования:

1. Гастроскопию.
2. Колоноскопию.
3. Рентген легких.
4. Анализы крови и мочи.
5. ЭКГ.

Результаты были в норме, и меня госпитализировали. Но накануне операции страсти начали накаляться. Лечащий врач настаивал, чтобы операция была полостной, то есть через разрез. Он аргументировал это тем, что новообразование большое и лучше убедиться, что все подозрительные ткани удалены, а при лапароскопическом  доступе это невозможно.

Врач сразу предупредил меня, что заведующий отделением — сторонник современных методов, он будет уговаривать меня на лапароскопию. Мне и правда пришлось выдержать двухчасовой разговор тет-а-тет — он пугал меня, звонил родителям, грозился уволить лечащего врача. Но, к счастью, я смогла отстоять свою позицию.

Операция. Мне сказали, что во время операции удалят только опухоль и это займет пару часов, а потом я проведу два часа в реанимации. Но все пошло не по плану. Сначала я проснулась прямо во время операции — было не больно, но очень страшно. Я увидела, что надо мной почему-то колдует заведующий, с которым я два часа ругалась накануне. Анестезиолог быстро добавил лекарство, и я уснула.

Когда проснулась в реанимации, мне сообщили «радостную» новость: сегодня меня ждет второй раунд операции. Они звонили родителям, чтобы получить разрешение на удаление яичника и маточной трубы. Я была совершеннолетней, но после наркоза не очень хорошо понимала, что происходит, поэтому решение принимали они.

Через несколько часов меня увезли на повторную операцию и удалили правый яичник и маточную трубу, а полученные ткани отправили на гистологический анализ.

После операции я провела в больнице неделю — чувствовала себя хорошо и восстанавливалась быстро. А через неделю был готов результат гистологии — дисгерминома правого яичника. Это очень редкая злокачественная опухоль. Заведующий отделением признал, что в моем случае была возможна только полостная операция, а наше упрямство, возможно, спасло мне жизнь.

После операции родители подняли на уши всю Москву — меня консультировали лучшие врачи, предлагали разные схемы лечения. Однозначно рекомендовали провести химиотерапию — у меня была стадия 3A, в этом случае одной операцией не обойтись. Но разные онкологи предлагали разное число курсов. В итоге приняли решение сделать пять.

Мне родители решили о диагнозе не говорить. Сказали, что моя опухоль доброкачественная, но очень редкая и неизученная, а химиотерапия нужна на всякий случай, для профилактики.

Считаю их поступок правильным. Они оградили мою детскую голову от страхов и проблем, позволили мне жить полной жизнью и не волноваться и взяли все заботы на себя. Я не чувствовала себя больной ни секунды. Догадывалась, что что-то не то, но у меня даже в мыслях не было вывести их на чистую воду, я не искала информацию в интернете и не открывала свою медицинскую карту.

Лечение проходила в онкодиспансере. Приезжала каждый месяц три или четыре дня подряд, и мне ставили капельницы. Препарат вливали в комнате для химиотерапии с 8—10 кроватями. В основном там лежали бабушки и дедушки, я вспоминаю их с теплом: из-за моей молодости ко мне тепло относились и заботились обо мне.

Вливание занимало два-три часа. При этом я чувствовала себя вполне нормально — тошнило только после первого курса. Помню, как мы ехали с папой в машине и меня вырвало в его бежевом Вольво. Потом мне дали лекарство от тошноты, и все прошло.

Еще после химии страшно хотелось в туалет, потому что вливали 400—600 мл лекарства за раз. А домой после капельниц приходилось ехать по пробкам, поэтому мы с папой придумали каждый раз после химии заезжать в новый ресторан и пробовать разные кухни мира. Ну и заодно сходить в туалет.

Плакала я лишь однажды, когда узнала, что волосы точно выпадут. Мы с мамой купили дорогущий парик, но он был таким неудобным, что я надела его лишь однажды — в театр.

В первый же день после бритья головы я намотала цветной платок причудливым образом, надела крупные серьги и ярко подвела глаза. Я вошла в университетскую аудиторию с таким лицом, что никто не задал ни единого вопроса. На перемене я в шутку сказала, что влюбилась в мусульманина и решила носить платок из уважения к его культуре. И кто-то даже поверил! А когда волосы отросли до ежика и я сняла платок, ко мне подошли несколько человек, чтобы спросить, зачем я постриглась. Считаю, что это успех!

После химиотерапии мне сделали еще одну операцию, чтобы удалить жидкость, которая скапливалась в брюшной полости. Во время операции врачи убедились, что рецидива нет, и оставили меня в покое.

В итоге все лечение заняло меньше чем полгода — с апреля по сентябрь 2006 года.

Все время лечения я жила обычной жизнью молодой девушки: ездила за город на выходные, гуляла с подружками, училась. Я не брала академический отпуск и часто после химии ехала на лекции.

То, что я не выпала из социальной жизни, повлияло и на восстановление. У восемнадцатилетней студентки совершенно другие заботы. Ты переживаешь о том, как бы сдать экзамены в институте и нравиться мальчикам при условии, что волосы придется сбрить.

Но были и тяжелые моменты. Однажды я попала на прием к профессору, которая умудрилась сказать, что, скорее всего, детей у меня теперь никогда не будет и вообще с таким диагнозом пять лет — это подарок вселенной. Я расстроилась, но папа с мамой сказали, что она не в себе, и нашли врача, которая стала моим ангелом-хранителем.

Я лечилась 18 лет назад, и за все платили родители. Сейчас трудно восстановить в памяти расходы, а с учетом инфляции оценить их размер еще сложнее.

Точно знаю, что химиотерапия и вторая операция были бесплатными, а вот за первую родители отдали 80 000 ₽ — большие деньги по меркам 2006 года.

После лечения, чтобы не упустить рецидива, я каждые три месяца сдавала кровь, делала УЗИ, приходила на осмотр к врачу. Еще раз в полгода делала рентген легких.

Спустя пять лет родила дочку. У меня сохранился один яичник, поэтому все получилось. От беременности меня никто не отговаривал, наоборот — врачи помогали стать мамой, и всю беременность я была под пристальным наблюдением не только акушеров, но и онкологов.

Единственное — врачи рекомендовали сделать кесарево сечение, чтобы заодно посмотреть, что все в норме. Моя онколог даже договорилась, что будет ассистировать на операции, но снова все пошло не по плану, и я родила сама на день раньше госпитализации. Сейчас моей дочке 13 лет.

Я чувствую себя прекрасно, но продолжаю делать регулярные обследования: теперь нужно наблюдаться всю жизнь. Хотя делаю это теперь реже, чем раньше. Сейчас я раз в полгода делаю УЗИ и хожу с результатами на консультацию к онкологу-гинекологу.

Моя мама — психолог. И когда мне сделали операцию, она посоветовала думать, не за что мне болезнь, а для чего она мне. И у меня получилось пронести эту идею через всю жизнь.

Я пример того, как важно думать позитивно. Во время лечения врач постоянно отправляла меня к другим девочкам в отделении — просто поболтать, поделиться с ними настроем.

Сейчас мне сложно представить, как девчонка в 18 лет смогла не уйти в страдания и жалость к себе. Так что, если бы я писала письмо себе в прошлое, там было бы всего три слова: «Катюша, ты — герой!»

И я не устаю благодарить родителей за их вклад. Не представляю, как им удалось не поддаться эмоциям и заложить такой крепкий фундамент для моего выздоровления.