«Лучше сначала сделать — так меньше страхов»: у нас с мужем трое родных и девять приемных детей

Мы с мужем выросли в больших семьях и тоже захотели стать многодетными родителями.

В итоге не только родили своих, но и взяли приемных из детских домов. У семерых из них — синдром Дауна, у остальных — другие особенности здоровья и развития. Дети находятся под опекой, но ближе к 18 годам планируем их усыновить. Расскажу, почему мы решились забрать их к себе и как живем.

Сейчас нашему младшему сыну пять лет, а старшей дочери — 26. Алена родилась у меня в первом браке. С нынешним супругом Петром мы поженились в 2004 году, и он ее удочерил. В 2010 родился наш первый общий ребенок — Марк, а в 2013 на свет появился Егор.

Мой старший брат к тому времени оформил опеку над двумя девочками. Я люблю детей, и, глядя на него, мы с мужем решили последовать примеру. Когда я еще находилась в декрете, начала время от времени изучать федеральную базу детей-сирот. Она была совсем небольшая, и в ней содержалось мало сведений. Просматривая фотографии, я как-то сказала мужу: «Нам надо пойти учиться в школу приемных родителей».

Раз сказала, второй. Но все время было как-то не до этого. Только когда Егору исполнилось три года, мы пошли учиться. А после окончания школы приемных родителей приступили к поискам ребенка.

Обзвонили много детских домов по всей России, везде получали отказ. Нам отвечали, что не могут помочь: на кого-то из воспитанников уже оформляются документы для опеки или усыновления, а кого-то родители поместили в детский дом временно. Еще были дети с инвалидностью, но мы тогда искали здоровых, несмотря на то что я коррекционный педагог.

Однажды кто-то порекомендовал обратить внимание на девочку Эльзу из Ханты-Мансийского округа, у которой врожденная расщелина верхней губы  .

Мы поехали знакомиться с Эльзой. Нам принесли двух младенцев. Первой была голубоглазая блондинка с огромными глазами. Второй — Эльза. Обеим — по полтора года.

Я подумала: «Эту блондинку обязательно кто-то заберет, так как она очаровательна. А Эльзу, кроме нас, никто не возьмет». И выбрала ее. Действительно, вскоре другого ребенка тоже забрали.

Опеку оформили быстро, так как детский дом находится у нас в Ханты-Мансийском автономном округе, в городе Урае. Процедура заняла дней 10.

Муж ушел в декрет по уходу за ребенком и занимался Эльзой, я работала в школе коррекционным педагогом. На тот момент моя первая дочь Алена была подростком, она спокойно отнеслась к пополнению в семье. Марк отреагировал на появление еще одного ребенка тоже хорошо. А вот у Егора начались жуткие истерики: он в прямом смысле мог биться головой о стену и кричать.

Мы проверяли сына на всевозможные заболевания, ездили в Тюменский научно-исследовательский институт, делали там МРТ. Муж лежал с ним в Нижневартовской психоневрологической больнице. Отклонений не нашли. Уже потом я поняла, что это, наверное, был крик души о том, что его забыли.

Адаптация Егора длилась примерно год, потом все как-то само собой нормализовалось. Эльза же сразу почувствовала себя прекрасно. Сейчас они хорошо ладят. Эльза очень талантливая девочка: учится на четверки и пятерки, поет, рисует, танцует, увлекается конным спортом.

Первую операцию по коррекции расщелины верхней губы Эльзе сделали еще в детском доме, при нас провели две или три, но предстоит еще много работы. Пока из-за порока страдает речь и внешность, поэтому дочку, к сожалению, буллят. Сейчас мы разговариваем с медиками о том, чтобы сделать следующую операцию немного раньше положенного срока.

После Эльзы мы как-то осознали, что на относительно здорового ребенка найдется приемный родитель, а у детей с особенностями развития или серьезными заболеваниями шанс обрести семью, наверное, не более процента. И этот процент, видимо, мы.

Мы забрали Эльзу в апреле 2016 года, а уже в сентябре обратились за новым заключением от органов опеки. Нам сразу же его выдали. В декабре того же года нам сообщили, что есть девочка девяти месяцев. Я попросила отправить фото, и мне прислали снимок Ангелины — сейчас мы называем ее Гелей. У нее был фетальный алкогольный синдром  .

На тот момент девочка находилась в тяжелом состоянии: она лежала все время согнувшись — будто замерла в позе эмбриона. За ней ухаживали, но нужно было делать массажи и заниматься развитием, давать лекарства, а в детском доме такой возможности не было. Мы забрали Гелю в декабре 2016.

Позднее мне сказали, что, если бы она еще год провела без необходимого лечения, вряд ли кто-то смог поставить ее на ноги. Муж возил Гелю на массажи, в бассейн, ее отправляли на медицинские реабилитации. После двух лет девочка наконец пошла.

Из-за ФАС у нее есть интеллектуальные нарушения. Поэтому сейчас мы активно занимаемся развитием. Но сложнее всего ей дается социализация: девочке проще быть одной.

С Гелей возникла проблема: у нее есть бабушка, которая не оформила над ней опеку, а еще воспитывает Гелиного брата, у него ДЦП  ​тяжелой формы, он не может ходить. Когда мы забрали Гелю, бабушка начала утверждать, что мы сделали это только для того, чтобы получать пособия от государства. Звонила мне и ругалась. Я пыталась объяснить, что в зрелом возрасте воспитывать двоих детей с инвалидностью тяжело и она не справится. Это не помогало. Бабушка трижды подавала на нас в суд. К счастью, мы все суды выиграли.

Через два года мне позвонили из органов опеки и сказали, что бабушка принесла для Гели куклу. Попросила передать внучке. Так лед тронулся, и мы начали общаться.

Сейчас Геля ходит и даже бегает. Бабушка иногда звонит, но детям с таким заболеванием очень сложно коммуницировать, и общение с любым новым человеком — это стресс. А так как бабушка появляется редко, Геля не хочет с ней разговаривать.

Лиза. После Ангелины мы два года не обращались в опеку за новым заключением, потому что восстановление девочки требовало много сил.

В базе на тот момент уже появилась возможность смотреть видео, и в ролике о девочке Лере мы заметили на заднем плане белокурую Лизу. Увидев ее, я сказала мужу: «Мы едем за ней!» Приехали, подписали согласие, кровные родители пришли в детский дом и попрощались с дочкой. Так в ноябре 2018 года мы забрали из Кировской области нашего третьего приемного ребенка. У Лизы синдром Дауна.

Я работала с утра до ночи, а в отпуске по уходу за ребенком был муж. Поэтому он прочувствовал на себе все прелести адаптации. Правда, мозг человека часто блокирует сложные моменты, и сейчас муж уже не может сказать, что было труднее всего. Говорит, что отчетливо запомнил лишь то, как Лиза все время размазывала фекалии по стенам и кроваткам — приходилось все отмывать.

В 2024 году Лиза переболела лейкозом  ​— восемь месяцев лежала в больнице. Это был очень сложный период в нашей жизни. Ни я, ни муж не могли лечь с ней, потому что понимали: один родитель не сможет заниматься семьей самостоятельно. Пришлось искать больничную няню. К счастью, Лизу вылечили даже без пересадки костного мозга. Сейчас она находится в ремиссии.

Если раньше мы иногда общались с родителями Лизы хотя бы через смс, теперь контакт потерян. Не хочу вдаваться в подробности, но когда у девочки обнаружили лейкоз, они повели себя очень некрасиво. Я решила, что, если им не важна связь с дочерью, я ничего не могу с этим поделать.

Нелли и Лилия. После Лизы мы решили, что хотим взять еще ребенка с синдромом Дауна. В 2020 году началась пандемия коронавируса, но у нас уже было заключение от органов опеки еще на двоих детей — мы искали не сиблингов  . Начали созваниваться с детскими домами, и в Омске нам по видеосвязи показали Нелли и Лилию. Они не сестры, у обеих синдром Дауна, у Нелли еще и расстройство аутистического спектра, РАС  .

В августе нам разрешили приехать и посмотреть на них, и мы забрали девочек. На тот момент каждой было по шесть лет.

С родителями Нелли мы периодически общаемся по мессенджеру, я отправляю им фото и видео девочки. Она разговаривает и даже поет, но, к примеру, обращенную речь понимает плохо. Остальные дети могут почистить зубы, одеться и приготовить простое блюдо, а Нелли в 11 лет ходит в подгузниках. О самообслуживании речи нет. Это все связано с РАС.

А вот Лилия — моя правая рука и главная помощница. Она понимает обращенную речь, любит готовить: режет салаты, может пожарить яичницу, сделать бутерброды, скоро буду учить ее варить суп. Но у нее задержка психического развития, и она почти не разговаривает.

Наташа. В 2022 году мы снова взяли в органах опеки заключение на двоих детей, и в апреле забрали Наташу. Она жила в Северодвинске Архангельской области.

Наташе повезло: в детском доме она полюбилась одной няне, и та покупала девочке подгузники, одежду, обувь, возила ее к врачам. Эта няня и сейчас часто звонит. Знает, когда Наташа родилась, какой вес у нее был, когда появился первый зуб, когда она перевернулась, встала на ноги и так далее.

Если у меня в садике спрашивают, к примеру, была ли у Наташи ветрянка, я звоню этой няне и уточняю. И она всегда отвечает. Очень любит девочку и обязательно приезжает к нам в гости два раза в год.

Наташа — единственный ребенок, опеку над которым мы долго оформляли. Так как она из другого региона. Процесс занял несколько месяцев.

Лина. Буквально через три недели после Наташи мы забрали в нашу семью Лину. Она находилась в хорошем психоневрологическом интернате под Тюменью.

У девочки сложный порок сердца, о котором нас заранее не предупредили. Уже когда мы приехали в детский дом, врач сказал, что с таким заболеванием долго не живут и ребенку предстоит много операций. Мы с мужем переглянулись, и он выдал: «Не справимся, что ли?» Я ответила: «Тогда забираем! Что, зря ехали?»

Мы подписали согласие 21 мая, а уже через день улетели всей нашей большой семьей в отпуск на юг. Мы с мужем считаем, что лучше сначала сделать, а уже потом думать, как быть дальше. Так меньше страхов.

Одну операцию Лине провели в детском доме, при нас сделали вторую. Впереди еще несколько. У нее стоит протез в сердце, который нужно менять каждые 10 лет.

Лина любит наряжаться, хорошо танцует перед камерой и быстро входит в роль. Но с ней тоже непросто. Она подросток и требует от меня серьезной вовлеченности. В то же время у нее нарушена привязанность, и она может пойти с кем угодно, кто подарит ей чуточку внимания.

Настя. Мы забирали ее из Челябинского психоневрологического интерната, на тот момент девочке было 14 лет. Обстановка, в которой она находилась, привела меня в ужас. Здание обветшало. На делах были написаны карандашом только фамилии детей.

Нам показали Настю и Еву, но Ева не ходит, и мы поняли, что не сможем ее воспитывать. Настя была худая, почти без волос и вела себя так, что сразу стало ясно: ей колют какие-то препараты. Я спросила, от чего ей дают лекарства. Мне ответили: «Корректировка поведения».

Я отказалась что-то подписывать, и мы с мужем уехали, но забыли бланк, где заполняется отказ или согласие взять ребенка. Поэтому спустя какое-то время пришлось вернуться. Я предложила еще раз взглянуть на Настю и проверить, понимает ли она хотя бы обращенную речь.

В интернате была комната психолога, и нас туда пустили. Я провела элементарную диагностику: попросила принести мне пирамидку, попрыгать и выполнить несколько еще простых действий. Настя все сделала, и мы ее забрали.

Сейчас она уже третий год без единой таблетки и ведет себя как обычный подросток.

Полина из детского дома в Кузбассе была единственным ребенком, у которого мать лишили родительских прав. Остальные находились там временно. Это был ноябрь 2023 года. Девочке было пять лет. Ее мы тоже забрали.

Она младший ребенок в семье и самый активный. Полина уже начала говорить, знает, где мама, а где папа. По мнению врачей, у нее хорошие перспективы в плане развития. Возможно, даже научится читать.

Плюс нашего города в том, что в нем созданы прекрасные условия для детей с инвалидностью: хорошая инфраструктура, много развивающих и реабилитационных центров, есть коррекционные детские сады, школы, и все в шаговой доступности от нашего дома. Допустим, мы можем доехать до школы всего за семь минут, хотя живем за городом. Это удобно.

Пока одни дети в саду и школе, муж успевает съездить с кем-то, к примеру, в больницу. Когда я работала, иногда подстраховывала его между уроками. Мы всегда с ним в тандеме — иначе никак. В 2023 году я уволилась с работы, и стало еще проще.

Дети знают, что в любой момент могут подойти к кому-то из нас и попросить о помощи. Я или муж, как правило, всегда дома. Внимание распределяется равномерно. Мне кажется, это помогает выстроить отношения между детьми так, чтобы никто никому не завидовал.

Алена уже живет отдельно. Девочек, которые постарше, в 06:30 автобус забирает в коррекционную школу и привозит их домой в 14:00—14:30. Малыши с семи утра до вечера в саду. В этот период я занимаюсь домашними делами.

Много времени трачу на приготовление пищи, потому что все полностью или частично находятся на безглютеновом питании. Слежу за рационом, так как дети с синдромом Дауна предрасположены к лишнему весу, а это может вызывать проблемы со здоровьем. У нас на столе обычно овощи, крупы, рыба или мясо.

Для тех, кто ходит в сад, собираю ланчбоксы. В школе у детей общее меню, но я поставила ограничения по хлебу и макаронам и попросила учителя не давать больше этого лимита.

Готовим вдвоем с мужем, дети могут помочь с завтраком. Например, накрыть на стол, разлить компот, сделать бутерброды и убрать грязную посуду. Полноценные блюда пока им не доверяю.

Мы с мужем научились находить время на отдых. Например, мой главный ритуал с утра — выпить чашечку кофе в тишине. Все это знают. Я либо встаю раньше всех, либо наслаждаюсь напитком, когда все в саду и школе, либо ухожу ненадолго в лес — он рядом с нашим домом.

Конечно, в такой большой семье всегда полно хлопот и дел. Мы решили, что нужно выполнять в первую очередь самые главные, а остальное — по возможности. Никто не выговаривает друг другу за бардак и грязную посуду. Наводим порядок, если есть ресурс.

Еще помогает свекровь, с которой мы живем. Например, недавно она отпускала нас к друзьям в Сургут на пару дней: мы просто лежали на диване и смотрели сериалы. Скоро полетим в Чечню на три дня. Научились отдыхать без чувства вины, руководствуясь принципом: надеть маску сначала на себя, а потом — на ребенка.

Плюс к нам четыре раза в неделю приходит няня, чтобы занимать детей по вечерам. Иногда помогают старшие.

Работать с таким количеством детей, мне кажется, нереально. Содержать всех нам помогает государство. В среднем на каждого ребенка мы получаем около 20 000 ₽.

Раньше мы умудрялись даже накопить с этих денег на отпуск всей семьей у побережья. Но с учетом нынешних цен такие суммы — капля в море. Теперь приходится урезать траты, но все равно проводим в путешествиях все лето: во время таких поездок главное — чтобы дети не болели.

Помогает то, что нам не надо платить за сад, школу, в реабилитационных центрах дети тоже находятся бесплатно. Еще они посещают много кружков: кто-то любит конный спорт, плавание или, к примеру, лыжи, а кому-то интереснее рисование, танцы и пение. Все это тоже без оплаты.

Иногда помогают неравнодушные люди. Например, Эльзе нужна еще одна операция. Ее предложила оплатить российская теле- и радиоведущая Катя Гордон.

Волонтеры традиционно поздравляют детей с Новым годом. Например, в прошлый раз подарили девочкам сережки, и мы прокалывали им уши.

До мая у детей распланированы основные визиты к врачам. Некоторым надо исправлять косоглазие. Будем делать это в Нижневартовске, наверное, в марте. В декабре хотим еще куда-то съездить, чтобы отдохнуть.

У меня 17 лет педагогического стажа. Образование помогает найти подходы к детям, но в основном я воспитываю их интуитивно. Мое призвание — быть матерью.

У большинства детей, которых мы взяли в семью, кровные родители — абсолютно нормальные, здоровые люди, не маргиналы. Произошла генетическая поломка, в которой никто не виноват. Эти дети тоже хотят жить в семье. У нас есть возможность их воспитывать. Почему бы это не сделать?

Хотим взять еще одного ребенка, но опека пока не дает разрешение. Говорят, чтобы мы отправили во взрослую жизнь хотя бы кровных сыновей. Но я уже присмотрела 14-летнюю девочку с синдромом Дауна. Брать ее нужно сейчас, иначе потом помочь ей не удастся: переведут в психоневрологический интернат для взрослых. Планирую сходить в органы опеки еще раз.