Как я живу с пост­трав­мати­ческим рас­строй­ством после изнасило­вания

Меня зовут Юля, мне 34 года. Уже восемь лет я живу с посттравматическим стрессовым расстройством, ПТСР.

Мой диагноз — следствие сексуализированного насилия. Несмотря на прошедшие после инцидента годы, я до сих пор плачу, когда говорю о случившемся. Любые проявления насилия, даже если я читаю о них в интернете, вызывают у меня сильные переживания.

В статье я расскажу, как живу с посттравматическим расстройством, что уже пробовала, чтобы его исцелить, и что собираюсь попробовать в будущем.

Все случилось в мой день рождения. Мне исполнялось 26 лет. Я планировала отметить это со своим парнем, но ему неожиданно пришлось выйти на работу. Я сильно разозлилась. И когда знакомая пригласила меня и подругу поучаствовать в мероприятии правоохранительных органов, я быстро согласилась.

Мы думали, это будет что-то интересное и масштабное. Но все оказалось скучнее: рутинная работа, финансовые проверки каких-то предприятий. Нас с подругой попросили быть понятыми, так что мы просто подписывали разные бумаги.

Когда официальная часть кончилась, меня и подругу пригласили на небольшой банкет в развлекательный комплекс.

Мы прекрасно проводили время. Компания большая и веселая, мужчины казались порядочными и галантными, то и дело звучали тосты. Ничто не предвещало беды. И когда за мной приехал бойфренд после работы, я отказалась уходить с ним — все еще сердилась на него и хотела продолжать веселиться.

До сих пор чувствую себя из-за этого виноватой в том, что случилось. Я могла уехать и избежать всего, но осталась. Это ощущается так, будто я сама навлекла на себя произошедшее. Умом я понимаю, что это не так, но как будто до конца в это не верю.

Думаю, нам с подругой что-то подсыпали в напитки. Дальше и ее, и мои воспоминания обрываются — как будто картинка пропадает.

Смутно помню, как говорила: «Нет-нет, не надо». Потом сильнейшая боль — мне выкрутили руку. Уже потом я узнала, что в локте были порваны все связки. Видимо, именно из-за боли я то и дело приходила в себя, несмотря на наркотик. Из-за нее я запомнила, что я голая, на каком-то полу, все как будто в бреду.

Что именно со мной делали эти мужчины, а их было несколько, мой разум помнит плохо. Наверное, к лучшему. Впрочем, это не защитило меня от последствий.

Остальные воспоминания тоже приходят вспышками. Вот мне накладывают шину, пытаются одеть, под руки ведут в машину скорой помощи. Позже это подтвердил охранник, а также показало видео с камер наблюдения. Видимо, насильники поняли, что мне нужна медицинская помощь, и вызвали врачей. Подругу же из этого места забрали родственники. Ее нашли в подсобных помещениях.

Сейчас я понимаю, что, скорее всего, мы были не первыми девушками, которые пострадали от этой компании, и что схема была отлажена. Было заметно, что в развлекательном центре эти мужчины — частые гости.

Полностью я пришла в себя уже в больнице жутко напуганная, не понимающая, почему у меня болит все тело, почему я вся в синяках. Врачи вызвали полицию.

Участковый, который со мной беседовал, мне не поверил из-за того, что насильники работали в органах. Смеялся надо мной, сказал, что это я сама напилась и упала. Он составил протокол и попросил меня подписать. Я подписала, потому что была в настолько невменяемом состоянии, что не могла нормально говорить, вставать и ходить. Врачи посмеивались и повторяли, что надо меньше пить.

Я сначала даже не до конца осознавала, что надо мной совершили насилие. Об этом мне прямо сказали родственники: «Ты что, не видишь, что с тобой произошло?» Я не могла поверить. В голове сохранился образ порядочных, приятных людей. С учетом их рода деятельности родственники тоже сначала не винили их. Полагали, что на меня напали какие-то маргиналы, отъявленные преступники.

Родственники снова вызвали полицию в тот же день. Вместе с незнакомыми полицейскими приехал и сотрудник ведомства, где работали насильники. Он просто стоял и слушал. Казалось, что это плохое кино.

Потом снова медицинские процедуры: анализ на наркотики, еще обследования для возбуждения уголовного дела. Это было так больно, что я кричала. Мне казалось, что я умру. Все тело болело и до этого — и внутри, и снаружи. Но укол обезболивающего врачи сделали уже после процедуры.

На этом все не закончилось. В течение двух суток пришлось делать процедуры снова — для освидетельствования. После этого я начала бояться врачей, потому что мне снова было больно.

Кроме физической боли я постоянно чувствовала вину. Мне часто снились кошмары. Я просыпалась с криками, в истерике, но не помнила, что мне снилось. Позже один из психиатров предположил, что во сне я заново переживала то, что со мной произошло. Такие кошмары и флешбэки — типичное проявление ПТСР, которое у меня диагностировали позже.

Сейчас я могу обо всем этом рассказывать, но раньше меня бы уже трясло. Мне было себя очень жалко. Я так и не поняла, зачем меня покалечили. Я постоянно вспоминала, что произошло, хотя хотела об этом не думать. Триггером могло стать что угодно: фильм или подкаст, где упоминалось насилие, просто чье-то голосовое сообщение, не связанное с этой темой.

После того как возбудили уголовное дело, мне стали поступать угрозы. Несмотря на страх, я тогда решила не молчать о том, что произошло. Хотелось бороться, доказать свою правоту и наказать зло. Все мое внимание было сконцентрировано на уголовном деле. Меня постоянно куда-то вызывали, даже не давая прийти в себя. Но это даже как будто поддерживало на плаву, потому что я знала, что должна сражаться.

Еще мне помогала поддержка близких. За меня была вся семья: мама, папа, сестры, брат и другие родственники. Первое время они были со мной и днем и ночью. Они помогали с подготовкой к суду, собирали деньги на адвокатов.

Я прекрасно понимала, что борьба неравная. У моей семьи были знакомые в ведомстве, где работали насильники. Они сказали, что очень сожалеют, но советуют не связываться с этими людьми.

Около полугода, пока длилось разбирательство, мы жили в постоянном напряжении: о деталях дела говорили, уехав в ближайший лес и оставив телефоны дома. Мы думали обратиться к журналистам, но потом решили этого не делать, чтобы из моей истории не устроили балаган и не обвинили во всем меня, как у нас принято.

Решение суда не стало неожиданностью. Его даже не оглашали в суде — просто прислали мне по почте. Там сказано, что все произошло по обоюдному согласию, а я была в состоянии опьянения и некоторые вещи просто неправильно поняла. А мои травмы объяснили тем, что я падала.

Насильники избежали ответственности. Только одного уволили с работы.

Из-за угроз я решила не подавать апелляцию, хотя это решение и далось мне нелегко.

Несмотря ни на что, я рада, что не промолчала. Хочется надеяться, что насильники побоятся последствий и остановятся в следующий раз, что другие женщины не пострадают.

После произошедшего мне нужно было вылечить руку. Сначала я не осознавала масштаба проблемы. Думала, что вывих — это не так уж серьезно. Но врачи не были уверены, что я смогу ее разогнуть. Я обратилась в платный медицинский центр с современным оборудованием, много занималась, и подвижность вернулась примерно через полгода.

Врачи были сосредоточены на теле, но никто не сказал, что моя психика тоже нуждается в лечении. Так что к психиатру я обратилась не сразу, а только через три недели после случившегося. Прием оставил ужасное впечатление.

Это был специалист из районного психоневрологического диспансера. Я пришла к нему с мамой. Мы зашли в кабинет, и психиатр спросил, что у меня случилось. Я сказала, что меня изнасиловали, и начала плакать. Он посмотрел на мои слезы и спросил, бывают ли у меня перепады настроения. Я ответила, что бывают.

Только на основе этого признания психиатр поставил мне диагноз «биполярное аффективное расстройство», БАР. При этом расстройстве депрессивное состояние чередуется с ненормально приподнятым и возбужденным. Иногда изменения могут происходить быстро. Но изменения настроения — не единственный симптом БАР. Чтобы поставить этот диагноз, нужно провести длительное интервью и тщательно изучить прошлое пациента. Если же резкие смены настроения происходят после чудовищно травматичного события, то гораздо логичнее предположить ПТСР.

Как показывают исследования, при ПТСР могут наблюдаться неспецифические симптомы, характерные для расстройств настроения. Поэтому эксперты ВОЗ предлагают при постановке диагноза обращать внимание на три группы симптомов:

1. Повторное переживание травмы.
2. Избегание всего, что напоминает о событии.
3. Гипертрофированную реакцию на потенциальную угрозу.

Повторное переживание наблюдалось у меня чрезвычайно ярко — в виде кошмаров. Я также могу описать себя как «сверхбдительного» человека. Что касается избегания напоминаний о травме, то в тот момент этого симптома не наблюдалось, потому что я пыталась выиграть уголовное дело. Но ПТСР может проявляться по-разному. Хотя есть общие закономерности, переживания каждого человека индивидуальны.

Психиатр, который мне попался, возможно, и знал что-то про ПТСР, но вряд ли хотел поставить верный диагноз и действительно мне помочь. Он не уточнил у меня ничего помимо изменчивости настроения. Просто называл расстройство наобум.

После этого я обращалась к психиатрам крайне неохотно. Через пару месяцев я все-таки посетила другого психиатра из-за постоянных кошмаров и наконец получила правильный диагноз — ПТСР. Врач выписал мне транквилизатор из группы бензодиазепинов на пару недель, чтобы наладить сон и снизить тревожность.

Бензодиазепины применяются при острой реакции на стресс и для предотвращения ПТСР. Этот метод рекомендуют некоторые медицинские организации, но не во всех случаях. Наиболее изученный метод облегчения состояния — когнитивно-поведенческая терапия. При этом некоторые данные указывают, что бензодиазепины неэффективны для профилактики и лечения ПТСР и, возможно, в долгосрочной перспективе даже вредят.

Краткосрочно лекарство мне помогло: я стала лучше спать и в целом чувствовала себя немного спокойнее. А дальше плыла по течению — жила и пыталась как-то справляться с переживаниями самостоятельно. Много говорила с мамой, хотя это не особо помогало.

Возможно, я сама усугубляла свое состояние. Первые полгода-год я сознательно погружалась в воспоминания, пытаясь понять, почему это со мной случилось. Еще я любила себя «побаловать» фильмами про насилие и маньяков. После просмотра вспоминала свою ситуацию и про то, что никого так и не наказали, и чувствовала бессилие.

Иногда мне казалось, что мне удалось изменить свое отношение к случившемуся и травма осталась в прошлом. Но ПТСР никуда не делось и продолжает влиять на мою жизнь, мне потребовались годы, чтобы признать это.

Через три года после насилия я уехала работать в другую страну и там познакомилась с будущим отцом моего ребенка. Я довольно долго привыкала к нему. Он заметил, что я не люблю, когда ко мне прикасаются без разрешения или гладят по голове. Мне всегда не нравились неожиданные прикосновения, но после сексуализированного насилия это обострилось. Помню, мы даже подшучивали над тем, что не обнимаемся, а пожимаем друг другу руки.

Вскоре я забеременела, вернулась в Россию и рассталась с отцом ребенка.

Я готовилась к родам, но все оказалось хуже, чем я ожидала. Я прошла все муки со схватками, кричала от боли, а в врачи ругали меня за это. В итоге мне все равно сделали экстренное кесарево сечение.

Период восстановления был крайне тяжелым и физически, и психологически. Боль сохранялась неделями. Потом у ребенка заподозрили родовое повреждение плечевого сплетения, и пришлось задержаться в больнице на месяц.

Мама немного помогала мне с ребенком, но все равно было чувство, что я себе не принадлежу. Глядя на него, я постоянно вспоминала тяжелые роды. Иногда я думала: «Только не подходи ко мне, не хочу». Периодически срывалась на ребенка, потому что мне казалось: из-за него я не могу развиваться и заниматься делами.

Настал момент, когда у меня пропало желание выходить из дома. Но мне казалось, что это «просто послеродовая депрессия, как у всех». Я даже слову «депрессия» не придавала особого значения, не пыталась о ней больше узнать. Просто знала, что у многих она бывает, и решила, что я не исключение и это само собой пройдет.

Сейчас я предполагаю, что, возможно, пережила даже не послеродовую депрессию, а страдаю от послеродового посттравматического стрессового расстройства. Скорее всего, уязвимым к нему меня сделал мой прошлый травматичный опыт. Я и так не получила нормальной психологической помощи после сексуализированного насилия, и вот мое тело и психика снова пережили нечто страшное, когда казалось, что ты сейчас умрешь.

Эксперты также считают: если в прошлом человек уже пережил психологическую травму, то более вероятно, что после нового стресса у него разовьется ПТСР.

Я пыталась улучшить самочувствие. Например, прошла обучение на курсе по арт-терапии. Но состояние лишь ухудшалось: появились суицидальные мысли. Я помню, как лежала и думала, что не планировала так жить. Хотя физически все было вроде бы нормально, внутреннее состояние — просто кошмар.

Понимая, что жить так больше невозможно, я написала своему преподавателю по арт-терапии с просьбой порекомендовать мне психолога. На первой же сессии психолог сказала, что изначально хотела отказаться принимать меня из-за суицидальных мыслей. Я слезно просила ее поработать со мной, и она согласилась.

Во время наших бесед я как будто снова и снова переживала насилие. Психолог говорила, что это нормально, ведь это очень тяжелые переживания. И даже упомянула, что после нашей первой сессии, когда я полностью рассказала о случившемся, ей самой стало плохо. Но при этом она не порекомендовала мне обратиться к психиатру или найти психотерапевта, специализирующегося на работе с психологическими травмами.

Консультации не помогали, и я перестала ходить к психологу.

Еще через полгода я обратилась к нейрокоучу. Такие люди описывают себя как специалистов, которые помогают изменить жизнь, используя знания нейронаук. Но и это мне особо не помогло. Возможно, потому что нейрокоучинг — практика без убедительной доказательной базы.

А еще я обучалась тета-хилингу. Это определенный вид медитации, цель которого — исцеление от всех болезней. Сначала мне действительно казалось, что это какое-то волшебство и внутри меня что-то меняется. Уже потом я поняла, что никакого излечения не происходит и что это псевдонаучная практика. Но мне нравилось засыпать под медитации или просто слушать их лежа.

Сейчас я понимаю, что в тот момент мне хотелось волшебной таблетки. Но ничего не работало.

Тогда я решила сама получить базовое психологическое образование и пошла на годовой курс подготовки к магистратуре в один из московских вузов. В процессе обучения мне попалась статья о послеродовом ПТСР. Все признаки, которые там перечислены, у меня были.

Только тогда я смогла увидеть, насколько сильно меня травмировало сначала сексуализированное насилие, а потом и роды. Я наконец осознала, что стоит серьезно заняться своим психическим здоровьем и что все-таки придется идти к психиатру.

На этот раз я обратилась в частную клинику, и прием прошел гораздо приятнее, чем когда-то в психоневрологическом диспансере.

Я надеялась, что врач поможет мне понять, почему мне так плохо. У меня возникла гипотеза: на непролеченное ПТСР после насилия наложилось еще и ПТСР после родов. Но специалист сфокусировался на том, как я себя чувствую сейчас. При этом он допустил, что мое предположение может быть верным.

Психиатр диагностировал у меня депрессию и прописал антидепрессанты. Он считает, что моя депрессия связана с перенесенными психологическими травмами.

Моя травма никуда не делась, и иногда мое состояние становится хуже. Например, недавно я целый месяц не выходила из дома и следила за делом Салтанат Нукеновой. Это женщина из Казахстана, которую до смерти избил муж, бывший министр экономики республики. Я сквозь слезы смотрела прямые эфиры из зала суда и снова и снова вспоминала свою историю и последующее судебное разбирательство.

Потом ко мне в гости приехала мама, и я постепенно вернулась в привычное состояние.

Недавно я узнала, что существует метод десенсибилизации и переработка с помощью движений глаз. Технику применяют и при ПТСР, и при не столь катастрофически повлиявших на психику психологических травмах. Суть в том, что человек вспоминает те или иные аспекты травмирующего события и одновременно с этим фокусируется на визуальном стимуле, который заставляет взгляд быстро двигаться от одной точки к другой.

Считается, что движения глазами активируют разные области мозга, в том числе гиппокамп, который участвует в обработке информации. Многие ученые уверены, что именно гиппокамп больше всего страдает из-за ПТСР. Иначе говоря, мозг человека с ПТСР неправильно обрабатывает воспоминания, не может нормально интегрировать этот опыт. Активация гиппокампа и других частей мозга меняет то, как работает память. Человек перестает сильно реагировать на ситуации, связанные с травмой, его тревожность снижается, и другие симптомы тоже становятся менее выраженными.

Метод иногда критикуют из-за недостатка данных, подтверждающих его эффективность. Однако я собираюсь его попробовать. Тем более что многие авторитетные организации, например, Американская психиатрическая ассоциация, полагают, что десенсибилизация и переработка с помощью движений глаз могут быть полезны при ПТСР.

Я уже нашла в городе психотерапевта, который прошел обучение методу десенсибилизации. Запишусь к нему на прием, как только позволят финансы.