Сколько стоит содержать родственника с психическим расстройством

До 23 лет мой брат был счастлив и успешен.

У брата были друзья и девушка, и он профессионально занимался экстремальным спортом. Даже продвигал экипировку известных спортивных брендов и участвовал в рекламных съемках за границей. А потом у него начались странности, и в 25 лет он впервые попал в психиатрическую больницу. Это было в 2012 году.

Сейчас брату 33 года. Уже восемь лет он живет от госпитализации до госпитализации и без работы. Диагноз мы не знаем: врачи не имеют права его разглашать, а сам брат его не называет. Но мы предполагаем, что это параноидальная шизофрения.

Расскажу, как начиналась болезнь, как мы отправляли брата на принудительное лечение и почему во время ремиссий он живет один. А еще посчитаю наши траты на его содержание и прикину, сколько бы стоило лечение без полиса ОМС.

Брат всегда жил с родителями в Санкт-Петербурге. Сейчас мы понимаем, что первые признаки его болезни появились еще в 2002 году. Брату было 15 лет, и однажды он уехал на съемки, никого не предупредив. Но мы не придали этому значения.

Брат жил на всем готовом. Он никогда не спрашивал, сколько стоят коммунальные услуги и как в холодильнике появляются продукты. Не оплачивал даже спортивную экипировку: ее дарили спонсоры. А в 2010 году он получил травму и больше не мог выступать на соревнованиях. И то, как он искал работу, очень нас встревожило.

Имя и репутация помогли брату устроиться тренером. Но через месяц он сказал, что работа ему не подходит, а почему, толком не объяснил. Его взяли тренером в другое место, но и там не срослось. Так он пытался несколько раз, но всегда находил повод бросить. Мы решили, что он просто эгоистичный и избалованный — вот и не хочет работать, а выкачивает деньги из родителей. Но не заподозрили ничего страшного.

Дальше сложно сказать, в какой момент брат еще был адекватным, а в какой уже нет. Ему становилось хуже постепенно: поначалу он просто всем хамил, интересовался только собой и растерял друзей. Даже маму мог не поздравить с днем рождения. Зато постоянно задумывал «гениальные» проекты, но ни один из них не взлетел.

Еще мы узнали, что брат задолжал всем родственникам около 250 тысяч рублей. На что брал деньги, он так и не рассказал. Мы вернули 50 тысяч только дедушке, а остальные простили долги, когда стало ясно, что брат болен. В общем, брат превратился в черную дыру, которая засасывала в себя ресурсы и ничего не давала взамен.

А в 2011 году брат стал вести себя совсем странно: разбил о белую стену банку черной туши и сказал, что это новая фишка его комнаты. Мог посреди ночи замереть и вглядываться в точку на стене. А во время разговоров вещал что-то как будто очень умное и с позиции «сверху». Говорил, что знает что-то, недоступное остальным. И что у него особый путь, а все вокруг заняты ерундой. И все это с видом единственного нормального среди сумасшедших.

Мы по-прежнему считали брата просто неприятным и странным. Но однажды, в 2012 году, он в очередной раз рассуждал на отвлеченные темы. За несколько часов родители устали и закрылись от него в комнате. А он рассердился и разбил стекло в их двери. Родители испугались и вызвали скорую. Всерьез они не верили, что брат болен, а просто хотели его встряхнуть. Но фельдшер скорой сказал, что брату обязательно нужны диагностика и лечение.

Визит мамы в ПНД. Мама решила проконсультироваться насчет брата у психиатра и пошла в районный ПНД — психоневрологический диспансер. Брат идти не захотел: сказал, что у него все отлично, а мама пусть лечится сама.

После ее короткого рассказа врач стал спрашивать: «Бывает ли у вашего сына такое поведение? А такое? А как он реагирует на такие ситуации?» Он явно уже предположил диагноз и каждым вопросом попадал в точку. В итоге диагноз врач не озвучил, но сказал, что брату нужно пройти психиатрическое освидетельствование — это когда человека обследуют врачи в психиатрической больнице и разбираются, здоров он или нет.

Врач из ПНД мог направить брата на принудительное освидетельствование, но не захотел: ведь своими глазами он брата не видел. Думаю, он побоялся, что это может быть махинация родственников и что брат на самом деле здоров и потом его засудит. А без направления врача даже обследовать человека можно только с его согласия или по требованию суда. В суд на брата никто не подавал, а добровольно он бы в больницу не лег. Это была проблема.

Поиск основания для госпитализации. Я вспомнила, что один мой знакомый работает клиническим психологом в ПНД. Написала ему и выяснила, что без направления на принудительное освидетельствование отправляют в трех случаях:

1. Если человек опасен для себя и других: например, может поранить кого-то или убить.
2. Если не может сам удовлетворять основные потребности: есть, ходить в туалет и следить за гигиеной.
3. Если без лечения психическое состояние ухудшится и это нанесет существенный вред здоровью.

Позже я узнала, что третий пункт используют для людей, у которых уже есть диагноз. Например, шизофрения, которую мы подозреваем у брата, неизлечима. Можно только стабилизировать состояние пациента и потом поддерживать. И если он еще не опасен для себя и других, но уже ненормален, по закону его обязаны лечить. Ведь состояние будет быстро ухудшаться.

Я дала маме распечатку закона, и она поехала к заведующей ПНД. Там рассказала, что брат не раз рассуждал о самоубийстве и даже завел «список дел, которые нужно успеть сделать». А еще перешел на «солнцеедение» — ничего не ел и не пил даже воду, то есть мог погибнуть от голода и жажды. Мама ничего не придумала — все это действительно было.

Мама предупредила: если с братом что-то случится, диспансер ответит за то, что не оказал ему помощь. Заведующая попросила маму в свободной форме написать заявление на оказание психиатрической помощи, а причиной указать угрозу здоровью и жизни брата. Потом вызвала в кабинет участкового психиатра, к которому мама уже ходила, и попросила дать направление на принудительное освидетельствование брата. Теперь, если бы он оказался здоров, врачей бы защищало мамино заявление: мол, это она настояла на освидетельствовании.

Мы подгадали день и время, когда брат точно будет дома. Вызвали участкового психиатра и одновременно скорую психиатрическую помощь. Чтобы она приехала, достаточно позвонить по номеру обычной скорой и объяснить ситуацию. Они передадут вызов в психиатрическую больницу, и та пришлет бригаду.

Еще мы вызвали полицию. Участковый врач предупредил, что она нужна для подкрепления, если санитары не смогут скрутить брата. Эта обязанность полицейских даже прописана в законе: они должны помогать госпитализировать людей с психическими расстройствами.

Врач больше трех часов убеждал брата поехать с ним добровольно. Говорил, что иначе его увезут силой и это будет хуже. Все это время полицейские и бригада скорой ждали в соседней комнате. В итоге брат согласился.

Потом в течение восьми лет мы много раз вызывали ему бригаду, но он поехал добровольно только однажды. Тогда брат был страшно напуган и считал, что у него сердечный приступ. Врач потом объяснил, что так он неосознанно искал помощи во время кризиса.

А во все остальные разы брата скручивали, надевали смирительную рубашку и уводили против воли. Это было страшно. Как-то он закричал: «Мама, что ты стоишь, хватай топор и руби их!» Полицейские помогали его держать. Однажды один из них стал говорить с братом как со здоровым: мол, вы нарушаете общественный порядок. Но это было странно и бесполезно.

В Санкт-Петербурге несколько психиатрических больниц. Куда брата увезли в первый раз, нам сразу сказал врач. Это была Психиатрическая больница № 1 имени П. П. Кащенко. На другой день мы дозвонились туда и узнали, как прошло освидетельствование и что будет с братом дальше.

После того как брата увезли, у больницы было 48 часов на принудительное освидетельствование. Я не знаю, как его проводили, но там брату поставили диагноз. Лечащий врач объяснил, что нам его не раскроет: это врачебная тайна. Исключение — если жизнь брата нужно будет срочно спасать, а он сам не сможет выразить свою волю. Рассказать может только брат, но он до сих пор не захотел этого сделать. По обрывкам фраз брата и врачей мы полагаем, что диагноз — параноидальная шизофрения. Но это не точно.

Когда пациенту поставлен психиатрический диагноз, больница сообщает об этом в местный суд. В течение следующих 24 часов в суде проходит закрытое заседание с врачами. Там решают, нужно ли класть пациента на лечение или нет.

Моего брата оставили в больнице. О том, как его там лечили в первый раз и в остальные, я расскажу дальше.

Врач объяснил, что болезнь брата неизлечима. Через несколько месяцев после первой госпитализации ему снова стало хуже и он опять попал на лечение. За восемь лет он лежал в больницах много раз. В последнее время его кладут туда каждые три месяца. Сначала он находился там от двух до восьми недель, а сейчас почему-то максимум пять-шесть. Врачи объясняют это так: за эти годы они уже поняли, как выводить брата из кризиса, и не тратят время на подбор лекарств.

После первой госпитализации определить брата в больницу было в разы проще. Ведь у него уже был диагноз, и никто не сомневался, что он болен.

Мы сами вызывали бригаду всего трижды, в первый год после установления диагноза. Звонили в обычную скорую, говорили, что брат состоит на учете в ПНД и что нужна госпитализация. Там только уточняли, нужно ли параллельно вызывать полицию. Потом брат стал жить отдельно, и во время кризисов в скорую звонил уже кто-то другой.

Например, как-то брат уехал отдыхать в Крым — между госпитализациями пациенты могут путешествовать, как все остальные люди. Но однажды разделся там до трусов, аккуратно сложил на дороге одежду, телефон и кошелек и пошел куда глаза глядят. Как потом выяснилось, он хотел ощутить полную свободу от всего.

Добрые люди нашли его вещи, позвонили нам и даже перечислили найденные деньги. Мы написали заявление в полицию по месту жительства брата. И через неделю нам сообщили, что он находится в психиатрической клинике в Крыму. Родителям пришлось лететь туда и перевозить его в петербургскую больницу.

В другой раз брат украл еду в магазине, и кассир вызвал полицию. А полицейские — скорую. Они наверняка поняли, что брат невменяем, а такого человека незаконно привлекать к уголовной ответственности.

Однажды полиция забрала его из своего же отделения, когда брат разбил там окна. А в другой раз полицию вызвали сотрудники какого-то офиса. Брат рвался туда, чтобы забрать некий долг по зарплате размером в пару миллионов. В остальных случаях его увозили по звонку друзей, которых он не успел потерять, или по вызову лечащего врача из ПНД.

За исключением истории с Крымом, брата всегда увозили в психиатрическую больницу по месту жительства. За восемь лет он дважды менял прописку, так что побывал в двух больницах Санкт-Петербурга: № 1 имени П. П. Кащенко и № 3 имени И. И. Скворцова-Степанова.

Больница № 1 находится в бывшей усадьбе «Сиворицы» за Гатчиной. Поездка туда занимала около семи часов. А больница № 3 расположена в Санкт-Петербурге. Дорогу от метро «Удельная» легко опознать по людям с безнадежностью в глазах, в руках у которых пакеты с передачами.

Дальше я буду рассказывать о госпитализациях в целом, без привязки к первому разу. Потому что условия, режим, лечение и правила визитов и передач всегда были одинаковые. А потом брат всегда ходил на дневные стационары при ПНД.

Условия. Врачи объяснили мне, что в первые два-три дня больному не дают ничего в руки и держат в отдельной палате. Вместо одной стены там непробиваемое стекло, и персонал наблюдает, как он себя ведет. Если врач считает, что пациент не опасен для себя и окружающих, его переводят в общую палату.

В общей палате от шести до восьми человек. Там, где лежал мой брат, в палатах всегда были двери. Но однажды я навещала друга в другой больнице и видела палаты без дверей. Это выглядело ужасно, у людей не было никакой приватности.

Туалет на этаже, столовая тоже — в ней мы и встречаемся, когда я прихожу навещать брата. Она выглядит вполне обычно: есть окошко раздачи и столики.

Как и в любой больнице, в психиатрической есть правила пребывания. Пациенты должны следить за собой: умываться, мыть руки и ходить в душ. Выходя из палаты, надевать халат и тапочки. Им рекомендуют следить за чистотой в палате: прибираться в тумбочке и заправлять постель. И запрещают шуметь, ломать вещи и засорять умывальники. В общем, все как в обычных больницах, только здесь пациенты следуют правилам по возможности — насколько позволяет их состояние.

Лечение. В первую неделю человека лечат повышенной дозой лекарств и снимают острое состояние. Врач объяснил нам, что это пик болезни, когда проявляются ее очевидные симптомы. У моего брата это слуховые галлюцинации — ему кажется, что кто-то от него что-то требует, и страх, что его мысли читают или воруют. Еще у него появляются бредовые невыполнимые идеи. А главное, в остром состоянии он не понимает, что болен и нуждается в помощи. Вот когда у нас сломана нога, мы осознаем, что надо ее лечить. А для брата все реально: и голоса, и то, что он император галактики.

Нас предупредили, что в первую неделю навещать брата бессмысленно и вредно для нашей психики. Его лечат усиленной дозой препаратов: затормаживают и снимают агрессивность. И только потом постепенно выводят дозировку на оптимальный уровень. Главная цель в первую неделю — чтобы пациент осознал, что болен и сейчас его вылечат. И что после выписки ему нужно будет самому принимать таблетки.

После первой недели врачи просто стабилизируют состояние брата, плюс он может по желанию посещать занятия по арт-терапии. Брат говорил, что ему нравится живопись, но он быстро перестает на нее ходить.

Предполагается, что в результате лечения у брата пропадут галлюцинации и бредовые идеи. И он станет осознавать, когда его поведение нормальное, а когда — нет. Когда брата выписывали из больницы имени Кащенко, так и было. Мы видели, что брату становилось лучше и наступала так называемая ремиссия. А из Скворцова-Степанова его почему-то просто выписывают через пять-шесть недель. И часто его состояние еще не совсем стабильное.

Визиты. До пандемии мы по очереди навещали брата два раза в неделю: больше не позволяли правила больницы. А сейчас посещений нет, разрешают только передачи.

Брат радовался каждому нашему визиту. Но не потому, что скучал: ему просто нравилось то, что мы приносили. Из двух часов, отведенных на посещение, мы общались 15—20 минут. В это время брат ел домашние заготовки и делился планами по захвату мира. А еще жаловался: «Не понимаю, почему меня сюда привезли». Или: «На следующей неделе выписываюсь, готовьтесь». Но все это было неправдой. В итоге брат доедал гостинцы и говорил: «Ладно, я пошел. Передай, чтобы в следующий раз мне принесли то и это».

Передачи — это пакеты с продуктами или вещами для пациентов. Раньше мы отдавали их брату во время визитов, а с тех пор как началась пандемия, просто передаем в отделение. По правилам я пишу на пакете имя, фамилию и корпус больницы.

11 200 ₽

мы потратили на передачи брату

Приносить можно средства личной гигиены, одежду, продукты в заводской упаковке. А вот домашние заготовки или то, что может быстро испортиться, — нежелательно. Негласное исключение — домашняя еда, которую пациент съедает прямо во время свидания. Брат почти всегда просит жареную курицу. Но сейчас свиданий нет, так что и домашнюю еду мы не носим.

Мы приносим брату разные фрукты и овощи в зависимости от сезона. Покупаем выпечку в заводской упаковке, чередуем красное мясо и курицу. В среднем одна передача обходится в 700—800 ₽. То есть за пять недель госпитализации мы тратим на передачи 7000—8000 ₽. А за год при четырех госпитализациях — 28 000—32 000 ₽. С января по август 2020 года брат дважды лежал в больнице по пять недель. На передачи мы потратили 11 200 ₽.

В больницу имени Кащенко приходилось передавать еще и сигареты. Брат никогда не курил и был фанатичным зожником. Но оказалось, там у пациентов это вроде внутренней валюты. Подробности мне не смогла объяснить даже медсестра.

Сначала мы не хотели приносить сигареты — говорили, мол, ты же не куришь. Но потом брат показательно закурил со словами: «Ну, теперь я курю, несите сигареты». И потребовал их сразу в максимально разрешенных объемах — по одной пачке за визит. Каждая пачка стоила около 180 ₽. Несколько раз мы их отвозили, а потом перестали, и брату пришлось с этим смириться.

Дневной стационар есть при при каждом районном ПНД. Туда его направляли после выписки, чтобы долечивался и реабилитировался. Это как бы промежуточный пункт между госпитализацией и обычной жизнью.

Брат ходил в стационар по будням около двух недель. Там ему выдавали лекарства, кормили завтраком и обедом и с ним общался врач. Еще там проводили занятия по арт- и танцевальной терапии, была театральная студия и даже устраивали экскурсии по городу, в том числе на теплоходе. Только брат в них не участвовал.

Когда брат лечился в дневном стационаре, нам было спокойнее, ведь в это время он точно принимал лекарства. А потом за лечение отвечал уже он сам.

В России есть список жизненно необходимых лекарств. Люди с инвалидностью первой и второй групп по психическим заболеваниям и все люди с шизофренией могут получать их бесплатно, по рецепту врача. У моего брата нет инвалидности: врач объяснил, что его состояние ухудшается недостаточно часто, чтобы ему дали инвалидность. Плюс во время ремиссий он выглядит почти как здоровый человек. Но раз ему все равно бесплатно выдают лекарства, мы предполагаем, что у него шизофрения.

Брату нужны нейролептики: палиперидон и рисперидон. Первый — действующее вещество препарата «Инвега», а второй — «Рисполепта Конста» или «Рисперидона». Они устраняют бред, галлюцинации и другие проявления болезни брата. Он должен принимать то или другое каждый день всю жизнь.

Пока эти препараты есть в списке, брат получает их бесплатно. Но список ежегодно меняется, и его лекарства в любой момент могут оттуда исчезнуть. Поэтому мы периодически проверяем список на портале «Здоровье петербуржца».

Как брат получает лекарства. После выписки из больницы брат идет в ПНД к участковому психиатру и берет рецепт на 28-дневный курс. Например, «Инвега» выдается в пачках по 28 таблеток — по одной на каждый день. Поэтому и рецепт на 28 таблеток. А порошков для суспензий «Рисполепт Конста» в упаковке на две недели — и рецепт на две упаковки по 14 доз. Потом нужно идти за новым рецептом. В психоневрологических отделениях нет записи на время, и врач назначает только следующую дату.

Лекарства выдают бесплатно только в специальных аптеках. Участковый психиатр всегда напоминает, где ближайшая к дому брата. Но один раз в специальной аптеке не оказалось нужных лекарств. Нам пришлось покупать их в обычной, за свой счет. Я не помню, сколько точно они стоили, но немало. В 2020 году месячный курс «Инвеги» обойдется в 9740 ₽, а две упаковки «Рисполепта Конста» на месяц — в 9870 ₽.

Как отслеживать прием. Брата не зря так часто гоняют за рецептами. Когда он приходит на очередной прием, врач убеждается, что он не забил на лечение.

Раньше брат стоял на учете в ПНД нашего района. Если он пропускал прием, врач сам сообщал нам об этом. Сейчас брат прикреплен к другому ПНД. Чтобы узнать, приходил ли он за рецептом, мы сами звоним врачу на мобильный.

Иногда брат не приходит потому, что в очередной раз попал в больницу. По закону у больницы есть 24 часа, чтобы сообщить об этом родственникам. Но с нами связывались не всегда. Чаще лечащий врач звонил в регистратуру больницы и спрашивал, там ли брат. А если мы звонили сами, нам могли не ответить. Например, если брат неправильно назвал имя или отчество при поступлении.

Если выясняется, что брат и у врача не был, и в больнице не лежит, то мы ничего не можем сделать. Нельзя заставить его пойти к врачу. Иногда мы только спрашиваем: «Какие лекарства сейчас принимаешь? Что сказал врач, какой прогресс?» Но он всегда отвечает: «Это моя частная жизнь. Не вмешивайтесь».

Однако чаще брат все-таки приходит за рецептами. Просто потом перестает принимать лекарства. Например, снижает дозу таблеток, а через три дня уже считает себя гением и думает, что таблетки ему вообще не нужны. Это было бы легче отследить, если бы он жил с нами. Но мы и так быстро замечаем, что брат больше не лечится, — по регрессу до острого состояния. Он становится агрессивным и неадекватным.

Если бы у брата не было полиса ОМС, нам пришлось бы не только покупать ему лекарства, но и платить за лечение. Без полиса оказывают только неотложную помощь: например, если бы у брата случился приступ болезни, он бредил и мог причинить кому-то вред. Или если бы у него случился инфаркт или инсульт. В других случаях все консультации психиатра, госпитализации и препараты были бы за наш счет. Но для этого сначала пришлось бы уговаривать его ходить к врачам и ложиться в больницы.

Двое моих знакомых лежали в больницах платно. Они подписывали добровольное согласие, и оснований для принудительного лечения не было. А это значило, что они в любой момент могли уйти из больницы домой. Так они и делали через одну-две недели, не долечившись. Мы такого не хотели, поэтому даже не рассматривали платное лечение. К тому же для нас это было бы дорого.

Насколько я знаю, там, где лежал брат, нет платных услуг. Только в больнице имени И. И. Скворцова-Степанова можно сходить на платный прием к психиатру за 600—850 ₽. Поэтому я посчитала, во сколько бы обошлась госпитализация в другую петербургскую больницу — имени В. М. Бехтерева.

Ремиссия — это когда у человека пропадают все симптомы болезни или их становится совсем мало. Максимум человек остается немного чудаковатым. Если схема лечения правильная и человек ей следует, то ремиссия может продлиться несколько лет или даже всю жизнь. При этом побочки от лекарств будут минимальные: не будет ни бессонницы, ни заторможенности.

Во время ремиссий люди с психиатрическим диагнозом могут посещать общественные места и жить как все остальные. Главное, чтобы они были дееспособны, то есть могли выполнять свои действия осознанно.

У брата самая долгая ремиссия была после третьей госпитализации. Ему подобрали хорошую схему, и в 2013—2016 годах он жил как обычный здоровый человек. Остальные ремиссии были короткими или не совсем полными, то есть симптомы не исчезали до конца. Расскажу, как во время ремиссий брат пробовал зарабатывать, брал кредиты и вообще обращался с деньгами.

Работа. Во время четырехлетней ремиссии брат работал продавцом. Сначала — в магазине электроинструментов, а потом — в двух компаниях по импорту чая. Причем из одной его схантили во вторую, сделали заместителем директора магазина и даже отправляли на курсы японского. Он с воодушевлением учился, но стал быстро отставать, и его отчислили. Сколько брат зарабатывал, я не знаю, но он гордился тем, что много — больше родителей.

Но через четыре года ремиссии брат решил, что здоров, отказался от лекарств и начал снова попадать в больницы. Предполагаю, что он стал трудным и неприятным сотрудником, его уволили. С тех пор он ни разу не устраивался на работу больше чем на пару недель. Беда в том, что быть промоутером или курьером он не хочет. А на работу, которой он считает себя достойным, его не берут.

Брата часто что-то увлекает. Например, однажды он попросил у нас денег на курсы барменов. Мы отказали, потому что бармены много общаются с людьми — такую работу брат не потянет. Еще бабушка давала ему деньги на курсы шитья, но он быстро бросил.

При этом я уверена: принимая лекарства по схеме, брат мог бы успешно работать. Врачи никогда бы не сообщили о его болезни начальству: это врачебная тайна. А позиций, где нужна справка, что человек не стоит на учете в ПНД, очень мало. Брат не смог бы быть пожарным, электриком или военным — то есть трудиться в опасных условиях. И его бы не приняли на военную службу, в полицию или в государственные органы управления. Но он туда и не собирался.

Кредиты. Невозможно ограничить выдачу кредитов совершеннолетнему дееспособному человеку. Даже если у него психиатрический диагноз. Брат этим активно пользуется, но в силу болезни не умеет обращаться с деньгами и быстро накапливает долги. Он любит новые брендовые вещи и часто их меняет. Думаю, на них он кредиты и берет.

Сначала мы гасили долги брата — все они были на 30 000—50 000 ₽. А потом перестали, и сейчас на брате долг по кредитке в 49 000 ₽. Как только на его карту поступают деньги, часть списывается в пользу банка. Так постановил суд. Например, на днях мы перевели 2000 ₽, из них 1000 ₽ ушла на погашение долгов.

Я уверена, что у брата отвратительная кредитная история: он никогда не вносил платежи, и накопленные долги с опозданием гасили родители. И я не понимаю, почему некоторые банки все равно хотят дать ему кредит. Пару лет назад мне позвонили и спросили, смогу ли я, если что, повлиять на возврат долга. Брат указал меня как лицо, которое подтвердит его данные. Я ответила: «Ребята, ну вы же видели его кредитную историю. Зачем?»

Сколько даем мы. Чтобы поддержать неработающего брата, мы всей семьей скидываемся в «его фонд» на один из счетов отца. Каждый месяц это 16 000 ₽. Плановая структура расходов такая:

• еда — 8000 ₽;
• одежда и обувь — 3000 ₽;
• квартплата — 2500 ₽;
• проезд — 2000 ₽;
• телефон — 500 ₽.

Но по факту около 10 000 ₽ он тратит на еду, 500 ₽ — на телефон, остальное — на одежду и обувь, а за коммунальные услуги вообще не платит. Мы гасим его долги, когда он в больнице, и деньги на счете не расходуются.

Вообще, брат ведет аскетичный образ жизни: покупает только крупы и редко ездит на метро. Зато может разом выкинуть все вещи, потому что у них «плохая аура». Приходится покупать все с нуля, и та же зимняя одежда обходится дорого. Недавно мы купили ему новую куртку, ботинки, джинсы, белье и новый телефон. Потратили около 24 000 ₽.

Мы поняли, что главное — не давать сразу все деньги на месяц: брат потратит их за три дня. Например, он может каждый день ходить в кафе, а потом ему нечего будет есть. Раньше мы выдавали деньги раз в неделю, а недавно перешли на ежедневный перевод.

Человек с психиатрическим расстройством имеет право владеть имуществом и даже продавать его или покупать. Так мы отвоевали у брата долю в общей квартире, купили ему одну комнату в коммуналке, а потом продали ее и купили новую. В ней он сейчас и живет. Рассказываю, как нам удавалось с ним договориться.

Дарение доли и покупка первой комнаты. В 2012 году, когда брат заболел, ему принадлежала 1/4 нашей большой квартиры в Санкт-Петербурге. Но мы боялись, что из-за его долгов на нее наложат обременение. К тому же родители больше не могли с ним жить.

Мы предложили брату следующее: мама возьмет ипотеку, купит ему комнату в коммуналке, и он сразу туда переедет. А когда мы выплатим ипотеку, брат напишет на маму дарственную по своей доле в квартире. А мама — дарственную на него по комнате.

Комната стоила 1,9 млн рублей — примерно столько же, сколько и доля в квартире. Я не помню, какой у нас был первоначальный взнос, но деньги мы взяли из родительских накоплений. Мама взяла ипотеку под 12% годовых, и мы выплатили ее меньше чем за пять лет. Мама сразу прописала брата в комнате, но осталась собственником. Она хотела переоформить комнату на брата, но не успела, потому что подвернулся вариант ее выгодно продать.

Продажа первой комнаты и покупка второй. В 2017 году брату повезло: его комнату решил выкупить сосед. Ему уже принадлежали остальные комнаты, и он хотел поскорее заполучить эту. Так что предложил на 200 000 ₽ больше, чем она стоила на самом деле. Мама продала первую комнату и купила брату вторую, аналогичную. Разницу в 200 000 ₽ мы частично потратили на погашение долгов брата. Остальное отдали ему, и он промотал деньги за пару месяцев.

Мы провели два договора дарения: по одному брат дарил маме четверть семейной квартиры, а по другому она дарила ему вторую комнату в коммуналке. Но делать брата собственником всей второй комнаты мы побоялись. Врач в больнице предупредил, что информацию о пациентах как-то узнают черные риелторы. Мошенники втираются в доверие к пациентам, уговаривают на сомнительные сделки, и те теряют жилье. Поэтому 9/10 комнаты мы записали на брата, а 1/10 — на меня. Если брат решит продать комнату, без меня это не получится.

Сделку мы подгадали под хорошее состояние брата, когда он в очередной раз выписался из больницы. Он был стабилен, понимал риск и согласился распределить доли.

Я не знаю, как брат ведет себя в повседневной жизни: я вижусь с ним, только когда он в больнице. Но с соседями по коммуналке у него напряженные отношения. Однажды брат возвращался из больницы, но потерял ключи и паспорт с пропиской. Без них соседи не стали его впускать. Они знали брата, но им понравилась идея, что без ключей и документов можно просто ему не открыть.

Брат позвонил маме, и она вызвала полицейских. Они приехали и объяснили соседям, что те не могут запретить владельцу комнаты там находиться. И не имеют права требовать документы: они не правоохранительные органы.

Одна соседка боится брата и не выходит, когда он дома. Другая много раз пыталась его выжить и постоянно вызывала полицию. Но полицейские не обнаруживали криминала и в итоге перестали приезжать. Еще она ходила к участковому психиатру и жаловалась на брата. А тот ей объяснил, что брат дееспособен и имеет полное право жить в коммуналке.

Еще у одних соседей брат воровал еду из кастрюль. Мы подозреваем, что за это они его побили. Не знаем, перестал ли он таскать, но больше синяков на нем не видели.

Для нас сложнее всего было понять, что все выходки брата — это не гадкий характер. И что шизофрения — такая же болезнь, как и другие. Просто люди с диабетом принимают инсулин, а с шизофренией — нейролептики.

Когда брат впервые попал в больницу имени Кащенко, мама прошла там просветительский курс для родственников пациентов. Занятия проходили в выходные в течение двух месяцев. Там рассказывали, как вести себя с такими пациентами. Еще нам очень помогли консультации лечащих врачей в больницах, где лежал брат.

Пригодилась и книга «С ума сойти! Путеводитель по психическим расстройствам для жителя большого города» А. Зайниева и Д. Варламовой. Плюс мы нашли большой форум «Шизофрения и я» для пациентов и их близких. Там мы читали рассказы родственников, советы специалистов и истории самих пациентов.

Но даже спустя восемь лет мне тяжело разграничивать личность брата и его недуг. Мне кажется, шизофрения — одна из самых неблагодарных болезней. Когда твой близкий лежит с температурой, он благодарит за уход. А забота о психически больном отнимает много сил, но благодарности не будет никогда, а злые выходки — постоянно. Например, однажды после выписки брат написал отцу, что тот обязан переписать на него свое имущество как на старшего наследника. Эту байку он услышал от других пациентов. Папе только за 60, а старший ребенок я, но брата это не смутило.

Мама звонит брату каждую неделю, но разговаривает он неохотно. А сам звонит только насчет денег или приходит за ними. Один раз во время визита он украл мамин телефон и сбежал с ним. Но с такими выходками ничего нельзя поделать — только смириться.