«Безнадеги не было. Было ощущение свободы»: 12 историй о том, как пережить дефолт

В этом году исполняется 25 лет с даты дефолта: 17 августа 1998 года правительство и ЦБ объявили о своем отказе платить по долгам и о девальвации рубля.

Курс доллара тогда мгновенно и сильно вырос, а импортные товары стали недоступны большинству семей. Но и до этого кризиса жизнь была непростой — для многих девяностые стали настоящим испытанием на прочность. Читатели Т⁠—⁠Ж рассказали, как они жили, чему радовались в то время и как пережили тот кризис.

К 1998 году я со своими братьями-близнецами уже пять лет вел архитектурную и строительную практику. Нам было по 23 года. Родители к тому моменту 15 лет как были в разводе: мать не работала, отец с новой семьей уехал жить за границу.

Мы тогда проектировали в основном частные загородные дома разного класса на Рублево-Успенском, Новорижском, изредка Казанском направлениях. Там же вели поставки стройматериалов и предоставляли бригады для работы с ними своим и чужим клиентам. Строили и свой дом, экономя на всем, кроме хороших книг.

Я тогда одевался достаточно просто. Был запас кожаных курток и дубленок из французского секонд-хенда, что-то купленное в поездках к отцу в Польшу или при вылазках в Финляндию. Примерно каждый месяц в строительный сезон я покупал у метро вареные вьетнамские джинсы «на каждый день». Носились они нещадно, были почти одинаковы, марки всех начинались на латинскую букву M.

Питание было устроено когда однообразно, когда и совсем странно. Закупались в морозилку гигантские упаковки американских шницелей «кордон-блю» — их ели на завтрак, обед и ужин. У меня они вечно подгорали. Йогурты со вкусом бабл-гам и прочей химии, крабовые палочки, пицца как покупная, так и домашняя и даже ресторанная. Домашняя была хороша. В ларьках у станций метро она пахла носками, но есть в те моменты хотелось нестерпимо. А ресторанная была основным блюдом в «Пицца-хат» на Кутузовском, куда мы ездили с компаньонами по строительной фирме после встреч в Москве. Мне всегда приходилось забирать ее с собой или через силу доедать — брали с голоду и от жадности всего через край.

Еще посещали иногда рынок просроченных деликатесов у Киевского вокзала. Там продавались редкие французские йогурты в огромных ведерках, сыры, колбасы и наши любимые баллончики со взбитыми сливками: простыми, клубничными, шоколадными. Чем ближе подходил срок годности, тем дешевле были сливки. А у просроченных вусмерть цены были почти минусовыми. Обожраться и не жить.

Столицей впечатлений был для нас Петербург. Там выбирались на концерты «АукцЫона» и «Крематория». Там наблюдали андеграундную тусовку. Заочно впечатляли московский рейв и мир из журнала «Птюч». Но лишний пафос и негуманный ценник отталкивали, да и времени особенно не водилось — как только появлялись деньги, их надо было тратить либо на нескончаемую стройку, либо на автозапчасти. Но хотелось, таки хотелось. Обошлось.

Мы достаточно хорошо в 1998 году понимали, что наступил кризис. Другое дело, что некоторых вещей предпринять, несмотря на понимание, не смогли. Например, с интересом наблюдали «отскок» рубля после первого падения. Многие вокруг говорили, что на этом хорошо бы сыграть, но решились немногие. Да и свободных — и в целом — средств не хватало.

Видели падение ГКО. Один клиент ими расплачивался за работы, потом фирма их продавала. И от последних наш руководитель чудом избавился незадолго до их краха. А клиент почти разорился. Но мы были молодыми фаталистами, помесью панков с декадентами. Нам это даже нравилось.

После первой нервотрепки все встало с головы на ноги: в тот год к нам пришел первый заметный профессиональный успех — после публикаций наших архитектурных работ к нам косяком пошли заказчики. Множество надутых спесью нуворишей подсдулось, куда-то попрятались «понтовые динамисты» и «честные кидалы» из числа случайных клиентов — им надо было спасать свои бизнесы и деньги.

Перевернутый мир стал более реальным, и открылись новые возможности профессиональной реализации. Невысокая стоимость строительства для немногих оставшихся на плаву энтузиастов стала для нас карт-бланшем. Имея некий талант доводить идеи до конца, находить для этого нужных людей и методы, мы с братьями достаточно рано смогли показать, на что способны. А нетребовательность в быту и удача создала ощущение некой «защитной капсулы», незримого договора, где мы аскетично следуем выбранному пути, а провидение охраняет о наиболее страшных бед. Это ощущение «божественной безнаказанности» дало энергию на следующие годы и притупило чувство опасности в следующие кризисные времена.

В 1993 году у меня родилась вторая дочка. Мне было 28 лет, и я работал художником-гравером-каменотесом на городском кладбище. В то время все стреляли, убивали, резали друг друга. А я делал им памятники.

Из девяностых хорошо помню кубик Рубика, игровые компьютерные приставки «Денди», телепузиков, Кашпировского и страшилку про 25-й кадр с экрана телевизора.

В 1990 году мне 21 год. Моя первая работа медсестрой в больнице. Зарплата хорошая, около 700 ₽ в месяц, но приходилось серьезно перерабатывать. Выплачивались бригадные.

В какой-то период, дат не вспомню, был тотальный дефицит всего — и продуктов, и промтоваров. И хотя мойва стоила всего 20 копеек, а набор эмалированных кастрюль — 21 ₽, при моей хорошей зарплате возможности купить это не было: все магазины были пустые. Только стаканы граненые по семь копеек и формочки для кексов заполняли все прилавки. Курица — в очередь по талонам. Суп — в пакетах, еще тот, по советским стандартам. Как-то на работе всем по килограмму говядины выдали. Помню безобразную драку в очереди за этими кастрюлями по 21 ₽. С тех пор очередей избегаю.

В ресторанах нечем было заменить битую посуду, и напитки подавали в майонезных баночках. Но мы были молоды, веселы, и баночки никак не омрачали настроения.

Помню голодных детей-попрошаек. Но в целом для меня девяностые прошли ровно: ни безденежья, ни бандитских разборок я не видела. Один раз мужчину в водолазке и малиновом пиджаке с огромным мобильником на остановке наблюдала. Вид у него был очень деловой.

Мама с начала девяностых завела бизнес, торговлю. Арендовала место в магазине. До этого была кооперативщиком и шила халаты и другую одежду на продажу. Продавала на рынке. Потом появились «комки» — коммерческие магазины, по сути комиссионки. Там мне муж купил джинсы, они были классные, хоть и велики мне — я их ушила и носила с удовольствием. Потом я сама сдавала туда товар на продажу. Купила в Москве несколько бутылок шампуня и продала с наваром. Потом появились пуховики, и вот они-то стоили очень дорого, 4000 ₽, притом что демисезонное пальто можно было купить за 800 ₽.

В 1998 году моя зарплата — как раз 800 ₽. Но тогда это уже были нищенские копейки. Садик стоил 200 ₽.

Мой знакомый до 1998 года торговал бытовой техникой, у него было несколько магазинов. В дефолт он потерял весь свой бизнес, так как расплачивался с поставщиками валютой, а продавал, естественно, за рубли. Потом полгода лежал в депрессии, до прежнего уровня так и не восстановился.

Я родилась в 1984 году. Жила в миллионнике, в обычном новом панельном районе. Моя жизнь была по-настоящему счастливой.

Сейчас вспоминаю свое детство и понимаю, что это был какой-то бесконечный эксперимент. Начиная с того, что я с пяти лет гуляла одна, пошла в нулевой класс в садике, а потом сразу во второй класс школы с углубленным изучением иностранных языков. Сказать, что было тяжело, — ничего не сказать.

Моя мама работала медсестрой в поликлинике и всегда была на легком элеганте — прическа, каблуки, белоснежный халат. Поэтому я там проводила много времени — оставлять меня было особо не с кем. Папа работал на стройках. Уезжал в длительные командировки. А еще он разводил рыбок на продажу.

Аквариумов у нас было очень много: один был открытый, в длину почти два метра, остальные были спрятаны в шкафчиках, везде были компрессоры и лампочки. Прямо этапы эволюционного развития рыб: вот аквариум с икрой, вот мальки, вот более взрослые рыбы.

Жили мы в трешке на первом этаже. С нами жила моя старшая сестра в одной комнате, в другой родители и рыбы, в третьей я с бабушкой. Маленькая кухня площадью 4,5 м². Осторожно, больше чем четверым заходить нельзя! А еще у нас был такой подземный погреб! Прямо за домами везде были эти крышки с замками. Нужно было спускаться вниз и забирать картоху и банки с вареньем.

Одевали меня обычно. К шубе дошивали куски, у меня была одежда моей старшей сестры, бабушка шила платья. Но когда отменили форму, я вдруг увидела, что есть дети в классе с новой одеждой. И появилась такая молчаливая зависть…

Мне сначала казалось, что у нас все есть: квартира, дача, машина «Жигули», кошка. У меня есть свои стол и раскладное кресло. Но когда я стала приходить в гости к одноклассникам, то поняла, что живем мы бедновато.

В 1998 году мне было 14 лет. Я помню, что вокруг меня была нищета — она была везде. Мы покупали одежду на китайском рынке — и очень редко. Питание было скудным. Мало фруктов. Было ощущение, что я сама по себе, а родителям не до меня. Я очень редко куда-то ходила. А самое страшное, что вокруг стало много наркоманов. В школе часто читали лекции о вреде наркотиков. Я тогда вообще не понимала, кто такое с собой будет делать, а потом оказалось, что в нашем классе таких даже не один человек.

Я родилась и живу в Крыму. На момент распада СССР мне было 11 лет, и я помню лишь некоторые моменты из тех, что показывали по телевизору: танки в Москве, какие-то протесты.

В 1997 году я поступила в Симферопольский государственный университет на математический факультет, на бюджет. Училась очно, но так его и не окончила.

Отец, бывший военный, в девяностые работал «на ракушке» — так в Крыму называется основной материал для строительства частных домов, камень-ракушняк, который добывают в некоторых районах Крыма. Отец работал резчиком — управлял машиной, которая режет пласт ракушечника на камни. Также он помогал в загрузке этого камня в грузовые автомобили — за это платили отдельно.

Радовало то, что «живые» деньги были всегда: за погрузку платили наличкой каждый день — а вот зарплату резчика выплачивали раз в месяц и почти всегда задерживали. Работа была тяжелая, отец начал пить, потерял физическую форму и ушел с работы, хотя на тот момент ему было меньше 40 лет. После этого он так и не смог найти постоянную работу и висел на маминой шее.

Моя мама всю жизнь до выхода на пенсию проработала медсестрой в детском отделении районной больницы. В девяностые годы зарплату не выплачивали по несколько месяцев, и мама кормила нас тем, что могла принести с работы, — остатками еды из столовой в отделении. Обычно это были порционные куски хлеба, какая-нибудь каша или запеканка, остатки супа и очень редко — тушеная рыба.

Периодически маме родители пациентов давали презенты — это могли быть конфеты или банка кофе, — тогда это было счастье. Мама также частным образом ходила ставить уколы и капельницы и за это получала небольшие деньги или продукты. Деньги тратились на самую дешевую еду. Мама покупала говяжье вымя, вываривала его — я до сих пор помню этот тошнотворный запах. Бульон использовала для приготовления супа, а само вымя прокручивала через мясорубку и делала начинку для пирожков или блинчиков.

Пирожки готовились чаще, чем блинчики, потому что для них не нужны были яйца, да и растительного масла для жарки не требовалось — их пекли в духовке. Еще с нами жила бабушка мамы, в те годы она была нашей спасительницей: как вдова погибшего воина, она получала пенсию достаточно регулярно, а не раз в полгода. Эти деньги шли на необходимые продукты и мою учебу в университете: поездки раз в неделю из Симферополя домой, оплату общежития, кое-какую наличку на мои нужды.

В 1998 или 1999 году маме перестали платить зарплату и начали выдавать купоны на продукты. Получить продукты можно было лишь в некоторых избранных магазинах. Цены в них были завышенные, ассортимент и качество — ужасные, но так мы хотя бы могли не зависеть от наличных денег.

Хорошо запомнился какой-то Новый год из конца девяностых — денег не было вообще. Мама взяла смену на новогоднюю ночь, чтобы 1 января принести хоть что-то из еды домой. А мы — я, отец, прабабушка и моя младшая сестра — в 12 часов ночи выпили по стакану вишневого компота и легли спать. На тот момент мне было 18 лет, хотелось гулять с друзьями, жечь бенгальские огни, отрываться в общаге по полной, но ничего этого не было: денег не было абсолютно.

Помню, что родители папы, мои бабушка и дедушка, всю жизнь откладывали деньги. Бабушка работала бухгалтером одного из ведомственных санаториев — мы жили в курортном городе Крыма. А дедушка работал там же на более простой должности, зато у него была хорошая пенсия. Он был участником Ялтинской конференции, и его даже приглашали пару раз в Ливадию на годовщину, когда там собирались ветераны Великой Отечественной войны.

Так вот, эти заработанные деньги откладывали сначала на сберкнижки, которые сгорели в начале девяностых. Потом «стали умнее»: экономили на всем, начали откладывать наличку, которая в конце концов обесценилась в конце девяностых. В общем, эти деньги не принесли никому из нашей семьи ничего.

Мои мама и папа были обычными тружениками, которые привыкли, что если ты работаешь на государство, у тебя будут все положенные блага. Это все закончилось с распадом Союза, и всем пришлось менять свое мышление и учиться выживать в новых условиях. Мои родители не смогли к ним быстро адаптироваться. Необходимо постоянно быть готовым к изменениям, не бояться пробовать что-то новое. И всегда помнить — все плохое заканчивается!

В девяностые мои родители, бывшие военный и экономист, начали, как и многие, заниматься бизнесом. Точно помню, как благосостояние семьи в какой-то момент резко улучшилось: мы переехали в просторную трехкомнатную квартиру из двушки в хрущевке, появилась машина, родители даже бывали за границей и привозили мне оттуда вещи.

Апофеозом богатства для меня стала самая настоящая Барби от фирмы Mattel, а не подделка, как у многих девочек моего возраста. Позже к Барби добавились игрушечные предметы мебели, одежда и даже Кен.

Я собирала вкладыши от жвачек Love Is, заводила многочисленные анкеты для одноклассниц, по телевизору смотрели знаковые шоу того времени «Любовь с первого взгляда», «Зов джунглей», после школы прыгали с девчонками со двора в резиночки. И футболка с «Титаником» у меня тоже была.

Я не очень понимала, что произошло в 1998 году, — тогда я пошла в первый класс. У меня в конце августа, перед самым началом учебного года, день рождения. И мама сказала мне, что мы поедем в магазин и купим мне фольгированный шарик. Я до сих пор помню этот шарик: в виде сердечка, с персонажами из диснеевского «Красавицы и Чудовища». А еще в тот раз мне «подарили» рюкзак и школьную форму.

Девяностые были разные. Началось все с развала СССР и старта бешеной инфляции. В 1991 я закончил школу и сразу уехал в стройотряд зарабатывать первые огромные деньги. Работали в Казахстане, там в степях по радио «Голос Америки» услышал про ГКЧП и все сопутствующие события.

Когда я уезжал, меня соблазнили заработком 600 ₽ за два месяца — тогда средняя зарплата инженера в СССР была около 160 ₽. В итоге заплатили 2000 ₽, на которые я успел купить стационарный магнитофон с колонками и две кассеты «Сони». В следующем году за стройотряд мне обещали уже 7000 ₽, а к моменту выплаты в октябре полученные 25 000 ₽ были ни о чем. На эти деньги купил компьютер «Синклер» с черно-белым монитором.

В 1995 году за стройотряд я получил уже шесть миллионов. Прошло всего пять лет — и миллион я получил в кассе университета за полгода пропущенных стипендий.

Маму сократили почти сразу, выдав акции родного электровакуумного завода. Завод в СССР делал кинескопы для телевизоров — надо ли пояснять, что завод и его акции после развала оказались неактуальны. Денег у заводов не было, и в те годы модная тема была — взаимообмен между республиками. Зарплату выдавали рижскими телефонами и белорусскими кухонными комбайнами. Я отвечал в семье за их обналичку — носил на комиссию в магазин «Радиотехника».

В общем, я со своей повышенной стипендией и первоначальными навыками коммерсанта был единственным источником наличных денег в семье. Плюс за живые деньги я подрабатывал репетитором и учил играть на гитаре. Еще ходил с паяльником, чинил знакомым телевизоры и прочую технику за еду, которую приносил домашним. На овощебазе разгружали машины и приносили чутка домой. Летом и осенью выезжали на уборку урожая в колхозы — тоже за натурпродукт. Вообще, продукты ценились тогда больше, чем деньги.

Мне запомнилось тотальное пьянство тех лет. Что такое «пивной фестиваль», когда условные «Лужники» набиваются тысячей пьяных людей, сейчас даже не объяснить нынешнему поколению. Кругом ларьки с пивом, баночной водкой и спиртом «Рояль».

Когда я учился в университете, в студенческой столовой наливали настоечки и пиво. В обеденный перерыв преподаватель спокойно мог «остограммиться» при студентах. А уж День города — это общегородской запой без вариантов. На площади пирожки, шашлыки и наливают. И в коридорах власти все вопросы по комсомольской традиции решались путем совместного распития спиртных напитков. Сейчас удивляюсь, как здоровья хватало столько пить? Поэтому за пьяного Ельцина хоть и было стыдно, но в целом он отражал на 100% существующие в народе настроения.

В 1998 году я работал в газете и по роду службы встречался со многими тогдашними российскими политиками. Знаменитые слова Ельцина «Дефолта не будет, твердо и четко» были сказаны у нас в Великом Новгороде, и напротив Ельцина с губернатором Прусаком я как раз стоял в толпе журналистов. Честно говоря, не придал этим словам значения, мне негде было погуглить, что такое «дефолт», — Гугла еще не было. Но ощущение ужаса от дефолта ко мне пришло не из телевизора.

Была такая система в СССР — «страховка на совершеннолетие». С зарплаты родителей снимали фиксированную сумму, которая на 18 лет ребенка выдавалась в сберкассе. Брату полагалось 500 ₽, мне 1000 ₽ — в нынешнем эквиваленте это, наверное, порядка 300 000 ₽.

Брат успел получить эту страховку и купить себе спортивный велосипед. Когда до меня дошла очередь — все рухнуло. Тысячу эту я получил, конечно, но на нее можно было разве что пообедать. С тех пор ничего больше никогда не копили.

Но позднее оказалось, что дефолт косвенно пошел нам на пользу. Папа работал на оборонном предприятии, часть радиодеталей они продавали на экспорт. Вырос курс доллара в четыре раза — их доход увеличился в четыре раза. И начали, наконец, платить зарплаты живыми деньгами, а не бартером.

Когда после всеобщего подорожания казалось, что бытовая техника стала недоступной, на первый план вылезли неизвестные тогда товары эконом-класса LG и «Самсунг». Сейчас это уже нормальные бренды, а тогда в 1998 году все знали «Сони», «Панасоник», «Электролюкс». Кто такие эти «Самсунги»? А они вылезли на кризисе нашем, закрепились и захватили рынок. Так что кризис — это время возможностей, свидетельствую.

В 1998 году мне 24, у меня первый валютный контракт, и в одночасье долг из 20 тысяч долларов превращается в могильную плиту. Потому что продать товары с такой наценкой нереально и расплачиваться нечем. Только если продать единственное жилье — квартиру родителей.

Не знаю, чем бы это закончилось, но «не было бы счастья, да несчастье помогло» — рухнул банк, в котором были наши валютные счета, тупо пропал контракт.

Оставалось разобраться с налоговой — это обошлось в пакет, полный кофе, шоколада и бутылочки коньяка. Иностранная сторона постепенно получила деньги, но уже неофициальным путем и без конвертации в доллары, нашли возможность напрямую в рупиях оплатить и на этом выиграть.

Сложное и противоречивое время было. На девяностые пришлась моя юность. Я учился в институте, устроился на первую работу. Жилось тогда бедно, но весело. Зарплату маме задерживали на два-три месяца, иногда из еды были только черный хлеб и картошка. Здорово выручали бабушкина и дедушкина пенсии. Их платили почти вовремя.

Помню, с моей стипендии в 1992 году купили с мамой в складчину польский диван взамен окончательно развалившегося «ветерана» из семидесятых. Мой вклад в ту покупку был совсем небольшим, но я реально гордился собой. Все-таки первый взнос в семейный бюджет.

Редкое удовольствие — покупка одежды на рынке. Барахолка девяностых — это особый мир из пряной смеси ароматов табачного дыма, шашлыка, жажды наживы и криминала. Из купленного на рынке прикида запомнились модные в ту пору брюки-слаксы, турецкая кожаная куртка, а также майка «Самец» — так мама одной моей знакомой прочитала логотип Camel.

Но что такое денежные трудности, когда тебе 20 лет и вокруг кипит удивительная новая жизнь, так непохожая на то, что было раньше. Посиделки с друзьями, гитара, болгарский бренди «Слънчев Бряг» под немудреную закусь на компашку из трех-четырех человек. Первый компьютер, чудо техники Pentium 2, за которым пришлось ехать в Москву. Первые влюбленности и первые разочарования. Похороны одноклассника, служившего срочную и попавшего в кровавую мясорубку новогоднего штурма Грозного. До сих пор не могу спокойно слушать песню Юрия Шевчука «Мертвый город».

Дефолт помню отлично. «Киндер-сюрприз», крах пирамиды ГКО, технический дефолт и доллар, за полгода подорожавший с 6 до 20 ₽. Кризис окончательно прикончил фирму-развалюшку, где я имел несчастье работать менеджером. Это была моя первая «настоящая» работа после окончания института. До нее были только эпизодические подработки. Зарплату в сей чудо-конторе выдавали преимущественно сахаром и фанерой, да и то с задержкой в три месяца. Проработал там почти год. Потом меня сократили, и я пять месяцев был безработным. Но большой печали по поводу увольнения не испытывал, так как терять было, в принципе, нечего.

1998 год мне крепко запомнился. Что мы тогда думали о кризисе? Да ничего. К тому времени было пережито столько кризисов, что людей уже ничто не удивляло. И как ни странно, безнадеги не было. Было ощущение свободы. Казалось, что все равно когда-нибудь жизнь наладится. Вроде в нулевых эти надежды начали сбываться. Но, как всегда, где-то что-то пошло не так. А потом «крот истории» стал рыть совсем уже непонятно в какую сторону.

Главный урок, который я вынес из кризиса девяностых: рассчитывать можно только на себя. В какой-то степени те годы дали мне закалку, приучили не бояться трудностей.

На девяностые пришлось начало самостоятельной жизни. Мы с мужем жили в благоустроенном общежитии в комнате площадью 18 м². В 1993 родилась старшая дочь, в 1995 — младшая. В сумме я почти шесть лет просидела в декрете, и с учетом цен на проезд, приличную одежду и общепит это тогда получалось дешевле, чем ездить на работу.

От получки до получки денег хватало, но экономить приходилось. Фрукты покупали не килограммами, а штуками. Что-то мясное было доступно в виде замороженных полуфабрикатов. Осенью покупали сезонно дешевые овощи и делали «закрутки». Ездили закупаться продуктами в какие-то точки оптовой торговли. Одежду покупали на рынках у «челноков». Полуторалитровая бутылка газировки считалась праздничным напитком. Сейчас ни есть, ни носить подобное не стали бы, но тогда это было нормой.

История из 1995 года. Подрабатывала в университете, на занятии по цитологии нужно было рассматривать под микроскопом грушу. Деваться некуда — купила штуку на рынке. Мой коллега ухитрился не купить, а выпросить какую-то некондиционную. Сохранить остатки груши до последней пары оказалось задачей нетривиальной, потому что практически все студенты хотели их съесть…

Кризис 1998 года на нашей жизни мало отразился. Сбережений особых у нас не было. Валюту никогда специально для накоплений не покупали. Радовались, что успели купить какие-то нужные товары типа кроссовок и цветной фотопленки до скачка доллара.

Но именно в то время испытала острое ощущение бедности. Зашли в магазин детской одежды с младшей дочкой, она была в подаренном бабушкой платье. Примерно такое же висело на витрине. Когда я увидела цену, мне стало плохо. Подумала, что при таких ценах на одежду мои дети еще много лет вынуждены будут ходить в самосшитом и самосвязанном, благо шить и вязать я умею.

То время научило меня ничьим обещаниям не доверять.

Я родилась в 1989 году, и в моем детстве, которое пришлось на «тяжелые девяностые», у меня всегда все было. Видик появился, когда мне было года два или три, круглосуточно весь дом смотрел диснеевские фильмы и Чака Норриса. Барби и «Денди» у меня тоже были, но такого восторга не вызывали.

По еде также не помню никаких лишений. У меня была самая холодная комната в квартире, и помню, как у двери на балкон стояли коробки с шоколадками и вафлями.

Мама и папа — инженеры, мама в сфере газа, папа — по автомобильной тематике. Оба приехали на Ямал по распределению, там и познакомились. И на Ямале мы жили до конца нулевых.

В 1998 году мне было уже девять лет. Я не помню, чтобы моя семья сильно пострадала от этого события. Единственное, что помню, — как мама сокрушалась, что хотела купить мне квартиру, а купила мешок сахара. Но не слишком сильно она и сокрушалась. Мои родители вообще по натуре не тревожники и всегда знали, что заработают еще.

Лучшим показателем того времени считаю одну фотку на «Полароид», которая хранится в доме родителей. На ней три папиных друга, обнявшись, сидят на нашей кухне: полковник в зеленой форме, владелец точки на рынке в полиэстеровом «Абибасе» и новый русский с золотой цепью и синими от наколок руками. И все дружили :)

Дефолт в 1998 году — первый, хотя и не последний, кризис, который я встретил, потеряв свои заработанные деньги. Я с начала 1997 года начал работать в НИИ после университета, до того только подрабатывал. И работали мы вдвоем с отцом, инженерные задачи решали для заказчиков.

Зарплата официальная была маленькой, и ее все время задерживали. Любимая тема была у женщин на работе — когда привезут деньги, за сколько месяцев отдадут. А у нас с отцом скопились честно заработанные деньги в Сбербанке — ну, в основном, конечно, им заработанные. В рублях тысяч 130. Помню, что сумма была до дефолта эквивалентна 20 тысячам долларов и еще немножко. Машину первую хотели купить.

И вот как я увидел Ельцина в телевизоре, с его «Девальвации не будет, панимаш!», сразу сказал отцу: «Папа, снимай все наши деньги и меняй на наличные доллары, будет что-то нехорошее». Он человек советский: мало того что его обманули в начале девяностых в финансовой пирамиде, так и тут говорит — ну зачем нам столько долларов, потом их еще продавать, и украсть могут, ничего не случится, пусть в Сбербанке рубли лежат спокойно. Но все же я уговорил его на то, чтобы снять 10 тысяч долларов.

Тут оно и бахнуло. И машину не купили. Не до того стало. Купили лет через пять, уже на другие деньги.